Искупление

Монеты! Он разжал кулак — тридцать кругляшек всё той же аккуратной горкой возвышались на ладони его. Но какими стали они блеклыми, тусклыми, маленькими, почти невесомыми! — Власть ушла от них, кровь Учителя испарилась, магическая сила покинула запечатлённый профиль Императора. «Я отмщён! — ликовал в душе Адус. — Более не тяготеет надо мною мзда негодяя-Жреца! Долг сполна возвращён ему — но не смыта ещё кровь Учителя с липких рук его. Расплата впереди…»

Гордо расправил Адус плечи, но тяжкое бремя греха было ещё слишком велико. Нет, час пророка ещё не пробил…

Солнце уже клонилось к закату, когда добрались они до гробницы. Дюжина меченосцев ожидала в условленном месте. Тело Учителя перенесли на каменное ложе, закрыли вход огромным камнем, и Верховный Жрец приложил к сему камню печать свою.

— Я покидаю тебя, Жрец, — склонился пред Иерархом в поклоне Адус, когда погребение было закончено. — И пусть властелин не держит зла на верного раба своего. Прощай!

Адус поспешил покинуть опасное общество, но Верховный Жрец и не помышлял преследовать его. Лишь пальцем поманил своего телохранителя, который в тот же миг возник пред ним, словно исторгнутый твердью земной.

— Этот человек не должен дожить до утра, — вполголоса сказал Иерарх, взглядом следя за удаляющимся казначеем.

— Исполню, повелитель, — одними губами прошептал телохранитель, приложив правую руку к сердцу.

14.

В душе казначея творился невообразимый кавардак: целый сонм противоречивых мыслей роился там. Радость от сознания выполненного долга, отчасти удовлетворённая жажда мщения, предвкушение грядущих великих событий сочетались в сердце его с муками сомнений, чувством тяжкой вины и укорами совести. И был ещё страх — страх перед капризною судьбою, способной разрушить все замыслы его и ввергнуть события в лишь ей ведомое русло. Не было лишь страха за собственную жизнь: с некоторых пор жизнь его предстала пред ним как орудие Божьего Провидения, не имеющая ценности сама по себе.

«Какая удача, что я встретил Вифокура! — думал Адус, пробираясь по пустынным улочкам Священного Города. — Уж этот-то честолюбец не упустит случая изобразить из себя нового пророка! Уверен, он уже нашёптывает благочестивому Алкомору о некоем божественном откровении, чудесном озарении, снизошедшем на него по воле Господа — откровении о пустой гробнице. И буду я последним ослом, если завтра, с раннего утра, не отправятся они, все одиннадцать, трусливо поджав хвосты и боязливо озираясь, к гробнице Учителя — к той, где Учителя уже нет!»

Но вот мысли его изменили направление — с ними изменилось и направление пути казначея.

«Не может быть никакого сомнения, что Жрец постарается избавиться от меня — слишком хороший урок преподал я сегодня этому гордецу. Что ж, я сделал всё, что предначертано судьбой — грядущему я больше не нужен. В последних событиях я был той скрытой пружиной, что приводила в движение два-три десятка марионеток — включая Верховного Жреца, — но теперь моя миссия окончена, и я готов склонить голову пред неумолимым перстом судьбы. И всё же… как хочется знать, чем завершится завтра эта великая трагедия! Кем окажется пророк — посланцем Божиим или бессовестным лжецом? Кто ты, Учитель?..»

Он не рискнул идти домой: опасался засады наёмных убийц. Рассудив здраво, Адус пришёл к малоутешительному заключению, что Верховный Жрец теперь не оставит его в покое, и виной тому была не одна лишь уязвлённая гордость Иерарха — нет, была и другая, не менее веская, причина: Адус знал то, что простому смертному знать не полагалось. Тайна перезахоронения пророка, известная лишь Жрецу и казначею, одним из них должна быть унесена в могилу — иначе тайна переставала быть таковой и теряла силу свою. На карту поставлены были власть и могущество Верховного Жреца, и зависеть от болтливости какого-то полунищего казначея он не желал. Смерть дерзкого раба — вот лучший способ сохранения тайны. Так рассуждал Адус, читая мысли надменного Иерарха словно по открытой книге, и, видит Бог, проницательность не обманывала его. По следу Адуса уже пущен был убийца.

Адус шёл к кузнецу. Дом верного друга казался ему надёжным убежищем на грядущую ночь. Там он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Сумерки уже сгустились над Священным Городом, когда Адус наконец добрался до дома кузнеца. Тот несказанно обрадовался названному брату, облапив бедного казначея с силою, коей мог бы позавидовать и медведь. С немалым трудом выдержав богатырский натиск друга, Адус облегчённо вздохнул: кости его, подвергнутые нешуточному испытанию, чудом остались целы.

— Рад приветствовать тебя, брат! — заревел кузнец, расплываясь в широкой улыбке. — Садись к столу, сейчас будем ужинать.

Появилась Ирам, черноокая красавица шестнадцати лет, единственная дочь кузнеца. Проворно накрыв на стол, она хотела было выскользнуть из комнаты, но могучий кузнец привлёк её к себе и ласково обнял за плечи.

— Вот она, моя Ирам! — прогудел кузнец, и нежность прозвучала в голосе его. — Единственная моя отрада. Посмотри, дочь, кто к нам пришёл. Помнишь доброго Адуса?