Искры

— Я не осуждаю, нет. Но я не вижу смысла рисковать жизнью ради неясного, далекого будущего, когда хорошо известно, что все, кто до сих пор рисковал своим положением ради этого будущего, оказывались в конце концов на каторге или в ссылке. Значит, не настало еще время и нет еще такой силы, которая могла бы изменить существующий общественный строй.

— Вы очень громко говорите, Оксана, могут подслушать, — заметила Ольга.

— Пусть слушают. Я племянница помощника наказного атамана, и вы зря беспокоитесь обо мне.

Оксана произнесла это высокомерно, громко, и Ольга подумала: «Племянница наказного… Если ты такая сильная, лучше бы помогла нашим шахтерским», — но не сказала этого, а лишь мягко возразила:

— Здесь живет ваш брат, и про такие дела не кричат.

— А что делают?

— То, что надо, — с досадой ответила Ольга. — Так жить, как мы живем, нет терпенья. Переделать надо такую жизнь!

— Нет такой силы.

— Неправда, есть.

— Уж не вы ли с Леоном?

— Брат ваш, зять — пролетариат одним словом, — отчеканила Ольга. — Конечно, если бы нам больше помогали такие, как вы, образованные, ученые люди, мы скорее перевернули бы жизнь. Но, видать, не всякий поможет нам. Опасное это дело — можно угодить в тюрьму.

Оксана обиделась. В словах Ольги, простой шахтерской девушки, была какая-то своя, хорошо осознанная правда. Тем не менее Оксана, не скрывая раздражения, сказала:

— Слушайте, Оля, вам много еще, очень много надо учиться, прежде чем поучать других. Извините меня за резкость, но я вам прямо скажу: вы с Леоном ничего не понимаете в окружающей вас действительности.

Сказала и задумалась: «А не права ли Ольга?» Вспомнились слова Чургина, сказанные ей, когда она уезжала в Петербург: «Учись, сестра, — говорил он, — ближе держись к социал-демократам и сама начинай понемногу работать. Твой путь в жизни — служение народу». Оксана не возражала, но и не стала на этот путь, на путь активной революционной борьбы, и лишь попрежнему получала от Луки Матвеича письма и передавала их в Петербурге кому следовало. А между тем ей хотелось делать что-то большее, чем пересылать нелегальные письма, делать полезное для народа. По пути с вокзала Лука Матвеич говорил именно об этом. И Чургин говорил, и, конечно, рано или поздно об этом скажет и Леон.

Много раз за последние два года думала Оксана о своей будущей жизни и о том, что она станет делать, когда закончит курсы. Часто перед ней вставал образ Яшки — смуглолицего, сильного, волевого. Как ей вести себя с ним? Последнее письмо его ясно говорило, что Яшка имеет серьезные намерения, и если бы начатое им большое дело оправдало надежды, он, несомненно, сделал бы ей предложение. Оксана знала, что он его сделает. Но как ей быть, если это случится? Отклонить его предложение ей не хотелось. Стать его женой? Но ведь он будет одним из тех, против которых призывали ее бороться самые близкие ей люди — Чургин и Лука Матвеич.

Пришел на память Овсянников. Это совсем другой человек. Обыкновенный сельский учитель, по всем задаткам — революционер. Но он не мог итти ни в какое сравнение с Яшкой. Так думала Оксана и решила встретиться с Яшкой во время летних каникул. Встретиться, ничего не решая пока. И вот по пути к нему заехала навестить Леона. И странно: Леон даже не спросил, откуда она едет, куда, а ограничился беглыми расспросами о столице. Она видела, что Леон настороженно и недоверчиво встретил ее, разодетую петербургскую барышню.

После обеда Лука Матвеич стал готовиться к беседе на кружке, Леон отправился с поручениями в город, а Оксана и Ольга пошли в степь погулять.

День был солнечный, жаркий. Зноем дышала земля, пыльная дорога. Оксана и Ольга спустились косогором к речке и пошли тропинкой, вдоль густых зеленых камышей. В камышах кричали лягушки, на высоких раскидистых вербах, на самых макушках их, молчаливо сидели горлицы. Где-то за камышами билась о воду рыба, и от этого на речке стояли тихие всплески, будто крупный дождь шел над водой.

Пахло мятой, сырой землей. В запахи эти, легкие и мягкие, часто врывался дурманящий запах бузины. Оксана срывала желтоватые зонтики кашки, подносила к лицу и швыряла в сторону.

— Слишком сильно пахнут, — говорила она всякий раз и вновь срывала цветки бузины. Ольга то и дело предупреждала ее, чтобы она не запятнала дорогое светлосерое платье.

— Пустяки, мне не век в нем ходить, — пренебрежительно говорила Оксана.

Ольга шла позади нее и рвала полевые цветы. Она была одета в темносинюю юбку и белую батистовую блузку, голову ее покрывала легкая белая косынка, и из-под нее выбивались темные пряди волос. «В богатой, видать, семье выросла и привыкла не жалеть одежду, — подумала она. — А Лева идет по дороге и боится споткнуться, чтобы не поцарапать сапоги».

Вдруг Оксана расставила руки и, вскрикнув: «Эх ты, степь наша раздольная!» — побежала по тропинке меж высоких трав.

Ольга улыбнулась и тоже побежала вслед за ней.

Порезвившись, они медленно пошли к балке, тяжело дыша, раскрасневшиеся, довольные. Ольга спросила:

— Скажите, Оксана, вас не тянет в хутор, домой? Вы так любите степь, цветы. Не надоело жить в городе?