Искры

Алена постояла секунду возле окна, слушая, как вокруг плещется жизнь, и у нее запершило в горле и перехватило дыхание. Не для нее цветут эти яблони, не ей поет соловей. Закрыв створки окна, она еще раз перекрестилась и побежала прочь. Теперь она не слышала и не чувствовала ни соловьиной трели, ни ласкового прикосновения к лицу шелковистых лепестков яблонь, ни бесшумных своих шагов. Вся устремившись вперед, она убегала от ненавистного места все дальше и дальше, не оглядываясь, не останавливаясь, и единственное, чем она жила в эти минуты, — это чтобы не обнаружили ее побега, не задержали. Когда, наконец, еле дыша, она оглянулась, — ни хутора, ни левад позади уже не было видно.

Далеко-далеко глухо кричали петухи.

Алена повернула на восток и торопливо зашагала по мягкой озими.

В соседнем хуторе Бочковом жила двоюродная сестра Нефеда Мироныча — Агриппина Недайвоз. Когда-то в молодости она жестоко была обманута любимым, налагала на себя руки, но, спасенная добрыми людьми, вышла за бедного из иногородних, дядьку Ивана Недайвоза.

Матерински приласкав Алену, тетка Агриппина участливо выслушала грустную историю ее любви и сама вволю наплакалась.

— Я не могу больше там жить, тетенька, — говорила Алена. — Они все одно сгонят меня со свету. Помогите мне, довезите до станции, хоть за лес вывезите; я боюсь одна итти через лес, — упрашивала она.

Тетка хорошо знала, что станется с ней, если Нефед Мироныч дознается о ее участии в таком деле; а что он дознается — в этом не было сомнений. И она решила отговорить Алену от задуманного шага.

— Я сама, доня моя, знаю, как велико твое горе. Но боюсь я, Нефед узнает — убьет. Нет, Аленушка, не надо так делать. Вернись домой от греха и лучше поклонись ему, ироду, в ноги, может, он сжалится над тобой.

Но Алена и слушать об этом не хотела. Досада и обида на тетку придали ей еще больше решимости.

— Все одно я не покорюсь и не вернусь домой, тетенька, — сказала она, вытирая слезы.

— Не отчаивайся, донюшка моя, не надо, — дрожащей рукой ласкала ее тетка Агриппина. — Мы — бабы, и нам не велено давать волю своему сердцу, Аленушка. Наша женская доля такая. Мы не можем жить по любви, Аленушка. Она — погибель наша.

Алена пала перед ней на колени, умоляюще простерла руки:

— Тетя! Тетенька! Ну, сжальтесь надо мной! Ну, помогите мне, не отговаривайте. Я люблю Леона. Я последнюю кровинку свою отдам за него, лишь бы он был со мной, но назад не вернусь. Да я руки на себя наложу, но не покорюсь и не пойду за того слюнтяя, что прочит в мужья мне отец!

Слезы текли по ее щекам, глаза горели огнем, большие, черные, жгучие глаза. Но тетка Агриппина, только всхлипывала, закрыв косынкой лицо.

— Да неужели у вас сердце каменное? Неужели вы не женщина?! Вы ж на себя петлю надевали, вы знаете, что такое любовь, тетенька. Ну, довезите меня до станции, — умоляла Алена, хватаясь за край ее юбки, за руки и целуя их, но тетка молчала.

Тогда Алена поднялась на ноги, бросила презрительный взгляд на заплаканное лицо тетки и, взяв узелок, стремительно вышла из хаты.

Остаток ночи она просидела на завалинке под чужой хатой, а с зарей двинулась в путь. Выйдя в степь, она отдохнула немного. Далеко в стороне, выставив к небу кудрявые верхушки, в утренней дымке угрюмо стоял лес. С краю от него, в низине возле речки, виднелся хутор Бочковой; над ним курился беловатый дым, пеленой тянулся к речке.

Алена вздохнула и пошла по дороге, настороженным взглядом всматриваясь в утреннюю степь. В одной руке она держала узелок, в другой — снятые с ног гетры. Из-под платка ее выбилась прядь волос, и ветер игриво теребил их на солнце.

Босые ноги ее ступали твердо, уверенно, голова держалась гордо. И в этой порывистой походке, в надменном, своевольном взоре ее чувствовалась большая сила.

Дойдя до леса, Алена ступила на кундрючевскую дорогу и остановилась, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь. На дороге вдали чернели подводы, там и сям в степи пестрели платки женщин. «Он не мог так скоро хватиться», — думала Алена, стараясь отогнать от себя тягостные мысли, и зашагала по узкой просеке. Но потом остановилась, опустила голову, точно перед ней нежданно стена выросла. Постояв в раздумье несколько минут, она опять вскинула голову и решительно зашагала по дороге.

Живительной майской прохладой дохнул на нее лес. Запахло ландышами. Наклоняясь друг к другу курчавыми кронами, встревоженно зашептались старики-дубы, зашелестели жилистыми листьями.

Ветер смерчем налетел на дубраву, рванул платок с головы Алены. И зашумели, заскрипели столетние дубы, закачали макушками, будто вот-вот готовились повалиться на просеку и перегородить ее.

Алена ускорила шаг. Отчего-то сильней забилось сердце, тревогой наполнилась грудь.

— Господи, помоги мне! — прошептала она.