Искры

…В неурочный ночной час являлись к нам сборщики податей и налогов. Они стучались в дверь с таким остервенением, что, казалось, сейчас выломают ее, если немедленно не открыть им. Врывалась к нам целая ватага «феррашей», и дом наш превращался в ад. Всеми нами овладевал ужас. Отец бледный, как мертвец, стоял перед ними, мать дрожала в смертельном страхе… Мы с сестрами кутались в одеяло, но не могли спать… Мы замирали в ожидании страшного.

И вот «ферраши» приступали к делу.

Они крепко привязывали отца к столбу, так чтоб он совершенно не мог двигаться. Затем приносили пучок свежих прутьев и начинали его бить… Отец сперва лишь стонал, но потом он начинал неистово кричать и умолять своих палачей… Но кто обращал внимание на его стоны и мольбы!..

Им нужна была подать и, горе, если хоть чуточку задержались и не внесли вовремя требуемых денег. Надо было немедленно уплатить, иначе экзекуция принимала еще более жестокий характер. У ног отца разводили огонь и начинали прижигать его тело каленым железом.

Господи! Какие муки переносила при этом моя мать! Этого я не в состоянии описать. Она почти сходила с ума. Она снимала с головы, с шеи, все свои жалкие украшения и предлагала «фер-рашам». Она на коленях умоляла их не убивать нашего отца, подождать до утра, обещая на рассвете достать требуемую сумму и вручить им…

И сейчас еще дрожь пробирает меня, когда вспоминаю те ужасные ночи…

Ферраши всегда являлись ночью, подобно жестоким и злым детям, которые по ночам лишь отправляются разорять гнезда и ловить бедных беззащитных птиц, зная хорошо, что ночью несчастной птице негде приютиться, кроме как в своем гнезде.

Жестокие, беспощадные ночи! Сколько мук и слез стоили они моей несчастной матери. В полночь она брала из дому медный котел, или еще что-нибудь и носила в залог виноторговцу, чтоб достать для феррашей вина. Из наших кур и цыплят она ночью готовила им кушанья… И эти безжалостные, свирепые гости жрали и пили до самого утра…

Это было почти постоянным явлением, так как податям и налогам тоже не было ни конца ни меры. За все нужно было платить — и за посев, и за скот, и за души, из которых состояла наша семья… Определенной меры не было — все зависело от доброй или злой воли сборщика. Всяких статей по сбору все новых и новых налогов было так много, что я и не в состоянии их перечислить.

А платить все эти бесчисленные налоги было неоткуда. Приходилось каждый раз что-нибудь продать или заложить. В нашем доме уже ничего не осталось, наш дом походил уже на пустую могилу. Но какое было до этого «феррашу» дело? Ведь он сам заставлял нас продавать нашу корову, нашего вола, нашего буйвола и при этом вовсе не задумывался над тем, что завтра перестанет работать наша соха, и вся наша семья будет обречена на голодную смерть…

Отец за последнее время перестал обрабатывать землю, потому что доход с земли не покрывал даже податей, которые нужно было платить за эту самую землю. Но и это не спасло его от «феррашей». Их налеты продолжались.

Чем жить? Этот вопрос всегда, как дамоклов меч, висел над нашей жизнью. Чтоб не умереть с голоду, оставалось одно — занимать, занимать и без конца занимать… А какие проценты надо было платить по займам! Я тогда был мал, и конечно счетов этих не понимал, но я хорошо помню зверское лицо бессовестного заимодавца-ростовщика.

Его звали Хаджи-Баба. Это был богатый мусульманин, который, выходя на сбор своих процентов, появлялся на пороге своих жертв, как страшный ангел смерти.

Он был безграмотен и не брал со своих должников ни векселей, ни расписок. Векселем служила ему его совесть, а сроки считал он по временам года. Он с собой таскал целый пучок прутьев, на которых разноцветными нитками делал отметки. Эти прутья были его бухгалтерскими книгами. На прутиках он делал отметки также ножом. Нитки, видимо, указывали на имя должника, а отметки, делаемые ножом — размер суммы долга. Хаджи-Баба не имел обыкновения подавать в суд. Если должник ему не платил, то он судил его сам, своим собственным судом. Всем была хорошо знакома дубина Хаджи-Бабы, которой он крошил кости неаккуратным должникам. Он даже сажал их в тюрьму, а если считал нужным, то продавал имущество должника. Я помню слова жестокого и жадного ростовщика, сказанные им, когда он пришел к нам за процентами.

— Саак, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — известно ли тебе, сколько времени прошло с тех пор как ты взял у меня деньги? Гляди на это дерево (он указывал на ореховое дерево, которое росло в нашем дворе), тогда оно только-только начинало зеленеть, а нынче оно вновь уже зазеленело… Если всех денег не можешь уплатить, то уплати хоть проценты, а то, вот видишь, у тебя две девочки, возьму и обращу их в мусульманство…

Мария и Магдалина слушая эту речь притихли и, обнявшись, начали горько плакать. Бедные, невинные дети!

Казалось, они уже знали, что за ужасная вещь гарем турка. Так проходили черные дни нашей жизни.

Отец не будучи в состоянии, живя в родном краю кормить семью, был вынужден уехать в чужие края и там искать счастья.