Искажение

Старшеклассница только молча передернула плечами: последнее, что ей сейчас хотелось — трепать языком. Зато хотелось забиться куда-нибудь в угол и не отсвечивать… но тут поднял голову знаменитый на весь мир польский гонор, и Марила, неожиданно для себя, расправила плечи и вперила взгляд в трибуну, на которую сейчас как раз поднимался директор.

— А где остальные наши? — а вот сынка наркобарона было даже в такой ситуации не заткнуть.

— Если ты про зулуску, то видел вон там, на газоне, — махнул рукой куда-то в сторону потомственный маг и контрабандист. — Японка слева от нас стоит… да не тяни ты шею, все равно не увидишь с её-то ростом.

— А твоя где? — Клавель изобразил руками длинную тугую косу.

— Моя… — грек скривился, словно откусил от зеленого лимона. — Не знаю. Как расстались вчера утром, так и не видел.

— А маму видел?

— Слава богу, пока нет, — Войде показалось, что грек был готов истово перекреститься. — Если дочка у неё такая, то от мамочки её даже самым своим-своим держаться подальше надо!

— И как же ты тогда собираешься? — Фабио изобразил несколько выразительных движений тазом прежде, чем вспомнил где находится.

— Не знаю, — огрызнулся Феодораксис. — Там видно будет, что я собираюсь…

Что там собирался ещё сказать Клавель, Марила так и не узнала. Потому что заговорил директор:

— Друзья! Единомышленники! Ученики! Мы долго стремились к этому моменту…

Голос Кабуки успокаивал, голос дарил уверенность в себе и окружающих, уносил тревоги. И полька, изрядно измученная собственными нервами, с радостью ухватилась за дарованные ощущения. Она спокойно наблюдала, как извечный серый купол над головой вдруг рассеивается, словно дым, и на здания школы проливает свой яркий свет полуденное солнце. Странные и не самые приятные ощущения, то и дело волнами накатывающие на девушку так и не смогли пробить барьер её отрешённого спокойствия. Наверное, потому, что замолчавший Куроку всё так же стоял на своем месте и с доброй улыбкой словно продолжал делиться именно с ней, Марой, своим спокойствием. Кто-то, кажется, Фабио, сунул ей в руки тарелку с какой-то едой, и она машинально начала её есть, не чувствуя вкуса и наблюдая за развернувшимся в небе титаническим представлением театра облаков. Хороший всё-таки парень мексиканец, пусть и балабол изрядный — но кто без недостатков? Может, стоит в следующий раз любезнее с ним пообщаться? Опять же, в новом Ио его отец явно станет не последним разумным, да и сам сын не пустышка, а как и она сама — офицер. Опять же, отец хоть и нарко, но барон же. Такие “титулы” просто так в руки кому попало не даются. Пожалуй, старшего Клавеля бароном побольше разумных считают, чем её саму — шляхтинкой…

Едва заметная нота дискомфорта прозвучала в общем фоне — какие-то громкие хлопки, сильно приглушенные расстоянием. Фабио и Лазарь зашевелились, что-то с тревогой зашептали друг другу — а потом и вовсе принялись тыкать пальцами в стремительно уходящих с площади учителей и присоединившихся к ним незнакомых ей взрослых. Небо стало опять заволакивать серой хмарью, закрывая светящее через облачный колодец солнце, когда беззвучная мелодия, длившаяся и длившаяся, вдруг оборвалась. Или это она, Войде, вдруг очнулась? Кажется, не она одна: многие школьники, да что скрывать — и некоторые родители приходили в себя и с удивлением крутили головами. Что это бы…

Кабуки, до того спокойно стоящий на месте вдруг резко отпрыгнул в сторону, к краю помоста. А из сгустившегося (когда?!) над домами Тауна тумана резко выросла изогнутая дымная линия, изящной параболой воткнувшаяся в центр импровизированной трибуны. Гулкий удар чего-то твёрдого о доски — и мгновенно снесённая порывом ветра в сторону дымка открыла… ледяную статую? Живую ледяную статую?!

Фигура двинула плечом, и ей под ноги соскользнул, глухо звякнув металлом, закованный в подобие золотого рыцарского доспеха человек. Голова без глаз (или всё-таки ледяной шлем?) повернулась — и голос, полный обертонов, идущий словно со всех сторон, тянущей болью отдающийся в висках, спросил:

— Вы… вы хоть понимаете, что наделали?

Часть 2. Никто, кроме нас! [21]

19.

“Только ты можешь спасти мир”. Избитая, затёртая сотнями голливудских боевиков до дыр, до полной потери значения и смысла фраза. Слышишь её — и единственная эмоция: “Что, опять?” Мир не изменить одиночке. За каждым королём стоит свита, за президентом — его партия, за полководцем — армия. А за армией — надрывающийся от усилий тыл, обеспечивающий войска. Точно так же за правящей партией должны стоять простые люди, а за дворянами монарха — вассалы со своими вассалами. Один человек может оказаться на острие конфликта, повернуть колесо истории только в том случае, если за его спиной и по его команде в спицы этого колеса вцепятся десятки и сотни тысяч рук. Да, командир важен, необходим. Но без тех, кому он отдаёт приказ — он никто. Не совсем пустое место, но около того. Величина, стремящаяся к нулю.