Искатели странного

— Я никому не говорил, — после паузы ответил Боучек, — но мне оставалось прожить полгода-год. А здесь я живу заново. Понимаешь? Для меня, для всех нас это вторая попытка. И это, пожалуй, самое главное из того, что сделал Стабульский. Человечество этого еще не осознало. Оно не уяснило сути тех перемен, которые принесло в мир появление Мозга. Но эти перемены есть, и люди рано или поздно увидят, что мир переменился. Отныне всякий будет знать, что, когда на исходе долгая жизнь, еще не все потеряно. Ты можешь воспользоваться своим правом на вторую попытку и прожить еще одну жизнь, не менее насыщенную, не менее интересную, не менее нужную людям. Впрочем, это лишь от тебя самого зависит, какой она будет, эта новая жизнь… Точно так же, как от тебя зависело, какой получилась та, прежняя, подошедшая к концу…

Боучек встал и протянул руку Беккеру:

— А теперь пойдем. Пора, уже все готово.

Беккер остался сидеть, снизу разглядывая Боучека — то существо… нет, механизм? — который он уже начал было воспринимать как Иржи Боучека. Боучек вопросительно посмотрел на Беккера, склонив слегка набок свое невыразительное силипластовое лицо андроида. Это был настолько боучековский жест, что у Беккера что-то дрогнуло внутри, и он беззвучно, одними губами сказал:

— Иржи, а ты не задумывался, за что нам… э-э-э… ниспослано это испытание?

— Ты хотел сказать: кем ниспослано?

— Нет, — покачал головой Беккер. — Я спросил именно так, как хотел спросить. Кем — подразумевается само собой. Если ниспослано. Я спросил, за что…

Рука Боучека, которую он так и держал протянутой к Беккеру, упала.

— Угу… Значит, такой ты выбираешь угол обзора. Точку зрения. Так я тебе официально заявляю, что я принял свое решение добровольно, полностью отдавая себе в нем отчет, в здравом уме и твердой памяти. И ни о каком принуждении речи даже быть не может…

— Да погоди ты! — досадливо махнул рукой Беккер. — Обидчивый ты какой стал! Понимаешь, вероятность того, что нас, в смысле человечество, мягко подтолкнули к открытию потаенных возможностей биопластики, не очень велика, порядка пятидесяти трех процентов. Это с учетом всех, в том числе косвенных, факторов, вроде неожиданного уединения, на которое обрек себя Стабульский. То есть пятьдесят на пятьдесят: то ли это опять проявились «чужие», то ли нет. И такая низкая вероятность получилась только потому, что неясен мотив, которым эти гипотетические «чужие» руководствовались.

— Понимаю… Ты подразумеваешь, что странность в данном случае не в самом открытии Стабульского, не в том, как я и еще кое-кто его использовали, а в той неожиданности, с которой оно произошло… И если бы мы могли четко назвать мотив, которым руководствовались «чужие», то их присутствие в данном конкретном случае было бы доказанным. Разумеется, общегуманитарные мотивы, вроде желания облагодетельствовать человечество, принимать во внимание не будем…

— Эти, как ты называешь, общегуманитарные мотивы повышают вероятность всего на четыре процента. Так что попытайся предложить что-нибудь другое.

Боучек задумчиво смотрел сверху на сидящего Беккера. Медленно он произнес:

— Беккер, я знаю тебя больше полувека. Выкладывай! Я не поверю, что у тебя нет готовой гипотезы. И ты хочешь ее обсудить.

Беккер не сдержал довольный смешок:

— Изволь. Ты не пытался конкретизировать, в чем выразился основной, так сказать, эффект открытия Стабульского? Нет? Да в общем испуге! Мы здесь в полный рост продемонстрировали свою ксенофобию! Ведь мы столкнулись даже не с чужой жизнью, а с Нашей же, только модифицированной, и то с испугу выслали Мозг, а заодно и всех вас куда подальше. А представляешь, если бы тут действительно оказались «чужие»: вообще без аннигиляторов не обошлось бы! Звездные войны! Так что мотив-то вот он: тест на ксенофобию. И похоже, что мы его не выдержали! Или, если хочешь, налицо попытка постепенной адаптации человечества к присутствию нечеловеческого разума. В общем-то это почти одно и то же. Две стороны одной медали.

— А ты не просчитывал, как изменяется вероятность при таком допущении? — Голос Боучека стал скрипучим, словно он моментально охрип.

— Шестьдесят девять процентов с учетом того, что в этот вариант хорошо укладывается стремление чужих сохранить в тайне свое присутствие — они попросту опасаются ксенофобичности землян.

— М-да… Небогато… Если учитывать обычный тридцатипроцентный допуск, то это опять-таки означает: либо есть «чужие», либо их нет… — невесело протянул Боучек.

— Но зато теперь просматривается новое, неожиданное — не доказательство гипотезы «чужих», — подтверждение разлитой в обществе ксенофобии: вторая-то, главная задача Управления общественной психологии ведь скрывается! Ну не скрывается, а скорее не афишируется. Ты не находишь?

— Не преувеличивай, Беккер!

— Да? А ты хотя бы раз слышал от кого-либо из посторонних, не сотрудников Управления, слова «Искатели странного»? А ведь сами себя мы в основном именно так и называем! И при этом тщательно, пусть и неосознанно, следим, чтобы этого никто из посторонних не услышал!