Искатель приключений

Оставшись один, Рауль с трепетом переступил через порог тихого убежища, в котором он был так счастлив. Странное дело: самые развращенные души, самые холодные сердца тают от пламени горя, как воск в жаровне!.. Рауль, едва веривший в Бога – Рауль, не молившийся с тех пор, как, прогнанный из замка Ла Транблэ наследниками его приемного отца, он склонялся на едва зарытую могилу маркиза Режинальда, Рауль теперь молился о том, чтобы Господь возвратил ему его возлюбленную… Потом, опустившись на колени перед одиноким ложем, он покрыл поцелуями и слезами изголовье, на котором столько ночей покоилась очаровательная головка Жанны и которое еще сохраняло нежное благоухание ее светло-русых волос.

Когда Рауль приподнялся, он услыхал еще яснее голос своих предчувствий, который говорил душе его: «Ты найдешь ее!..»

Несколько оживленный этой смутной надеждой, Рауль сжег некоторые бумаги, не желая, чтобы они попались в руки полиции, и наполнил золотом небольшой мешок, в котором могло уместиться тысяч двадцать ливров. Потом он отправился с Жаком, ожидавшим его у тайного прохода, в комнату Магов где, как нам известно, находилось множество различных костюмов всех возможных цветов и на какой угодно рост. Там он переоделся и загримировал себе лицо, так что его невозможно было узнать.

CCXII. Два старых воина

Случайности жизни, исполненной приключений, сделали Рауля величайшим мастером в искусстве гримироваться. Никакой актер той эпохи и, без сомнения, также современных театров не сумел бы загримировать себя лучше его.

Рауль решился придать себе и Жаку наружность и физиономию отставных солдат, костюм которых составлял нечто среднее между военным и гражданским платьем. Это переодевание предоставляло еще и ту неоценимую выгоду, что позволяло иметь оружие, не привлекая ничьего внимания.

В несколько минут, с помощью жидкости, заключавшейся в одной из бесчисленных склянок, стоявших в величайшем порядке в шкафу, Рауль придал лицу своему и Жака смуглый цвет, отличающий лица старых вояк, целых сорок лет подвергавшихся бурям и непогодам. И господин и слуга наклеили себе длинные седые усы, загибавшиеся кверху, брови сделали погуще и пощетинистее и навели несколько морщин на щеках. Жесткие и седые парики покрыли их головы. Старинного покроя синие мундиры с белыми отворотами, серые штаны, длинные черные ботфорты, поднимавшиеся выше колен, и надетые набекрень изношенные плоские шляпы с потускневшими кокардами докончили превращение.

– Кавалер, – заявил Жак, глядя на своего хозяина, – встреть я вас на улице, я не узнал бы вас, хотя бы от этого зависело спасение и вашей и моей жизни.

– Так и надо, – сказал Рауль. – Теперь слушай же хорошенько и помни, что я тебе скажу: до нового распоряжения сделай мне удовольствие – отвыкни от привычки называть меня беспрестанно кавалером.

– Как же я должен называть вас, кавалер?

– Называй меня «друг».

– Друг?

– Да. Это коротко и просто, как ты видишь…

– Конечно, кавалер…

– Опять?

– Конечно, друг… Ах! кавалер, по-видимому, это так просто и легко, но мне трудно будет привыкнуть…

– Ты понимаешь, что это необходимо… Теперь я уже не дворянин… мы оба старые солдаты, стало быть, люди равные… если же ты будешь называть меня кавалером, несмотря на мое переодевание, то лучше уж кричать во все горло, кто я таков…

– Я это понимаю, друг, и постараюсь не изменить вашему инкогнито…

– Хорошо; но это еще не все. Ты должен не только разговаривать со мною фамильярно, но и говорить мне «ты»…

– Говорить «ты» вам, кавалер… то есть говорить вам «ты», друг! Я никогда не буду в состоянии!..

– Я говорю тебе, что это необходимо…

– Но, друг…

– Я хочу!

– Хорошо, друг… я вам… я тебе буду говорить «ты»… но, Боже мой! Боже мой!.. как это трудно…

– Привыкнешь. Начни же сейчас, попроси меня, например, застегнуть тебе портупею…

– Друг, – пролепетал Жак, – осмелюсь ли я попросить тебя потрудиться застегнуть мне портупею.

– Не так! Совсем не так!

– Как же надо сказать?

– Надо сказать просто: дружище, застегни мне портупею…

– Но это грубо!

– Тем лучше.

– Ах! Боже мой! как же быть?.. Но я постараюсь…

– Соберись с духом.

– Друг, застегни мне портупею…

– Вот так!

И Рауль, повинуясь просьбе, которой он с таким трудом добился от своего слуги, застегнул портупею Жака, на которой висел длинный палаш, совершенно вышедший из моды. Впрочем, в сильной руке этот палаш мог быть грозным оружием.

– В свою очередь, – сказал он потом, – и ты окажи мне такую же услугу…

Жаку более нравилось повиноваться, чем приказывать. Он поспешно застегнул портупею Рауля, на которой тоже висел палаш не менее длинный и не менее острый.

– Друг, – сказал он потом, – я хочу просить у тебя милости…

– Проси, друг мой, проси.

– Позволь мне, друг, не говорить тебе «ты», когда мы будем одни.

– Тебе этого очень хочется?

– О! больше всего на свете… Из вещей такого рода…

– Ну, я согласен, но с условием… Когда мы будем на улице, в тех местах, где много народу, везде, наконец, где могут нас слышать, ты должен обращаться со мною с большей фамильярностью, с большей смелостью, чем теперь.