Искатель, 1996 №5

Он спустился по лестнице, туда, где находилась лаборатория, в которой проводились опыты на животных. Как и в тюрьме, дверь здесь можно было открыть только специальным ключом, своего рода отмычкой.

Самка шимпанзе по кличке Минни встретила Кори радостным повизгиванием и нажала кнопку, означавшую для нее появление банана в клетке. Кори положил банан в контейнер, присоединенный к клетке.

— Попробуй еще раз, — сказал он обезьяне.

Минни снова нажала красную кнопку, и банан проскользнул внутрь клетки. Очищая его от кожуры, Минни откинула назад голову и усмехнулась — совсем как та рыжая в библиотеке.

Никто не учил Минни нажимать кнопки, чтобы получить лакомство. Она переняла это умение от своего прежнего партнера Оскара, принесенного в жертву эксперименту. Его РНК инъецировали Минни, в память которой вошли хитрости Оскара. Она проявляла теперь ту же самую идиосинкрозию, которую Кори наблюдал у Оскара, его неприязнь к определенным студентам, его отвращение к определенной пище, которую Минни вполне охотно ела до инъекции РНК Оскара. Были ли новые свойства и привычки Минни результатом этой инъекции? И как долго пришлось бы обучать Минни навыкам, и уловкам Оскара, если бы в ее организм не ввели молекулы его РНК? Не получив ответа на эти вопросы, нельзя было приступать к экспериментам на людях.

Предложение (или требование?) Слотера казалось опасным. Кори поднял телефонную трубку и набрал домашний номер телефона Гиллеля. Ответила супруга Гиллеля Карен.

— Он в синагоге, — сказала она, — вернется во второй половине дня. Йом Кипур кончается с наступлением темноты.

— Значит, поздним вечером, — сказал Кори, думая о том, что времени на обсуждение с Гиллелем предложенного Слотером эксперимента не остается.

— Приходите к нам обедать, — голос Карен звучал как всегда весело. — Как только солнце скроется за горизонтом, мы приступим к еде, а я приготовлю сегодня к ночи все лучшее, что только смогу. Это нетрудно. Мать Гиллеля готовит отвратительно, но он уверен, что в этом деле она само совершенство. Все искусство в том, чтобы еда не пригорела, как это у нее бывает. И никаких маминых приправ!

Слова «приступим к еде» Карен произнесла по-немецки. Все в Карен нравилось Кори. Особенно ее живость, которую Гиллель называл «дерзостью», ее грация и молодость.

— Первый кусочек, съедаемый после поста, — уточнила Карен значение слов, произнесенных ею по-немецки. — Хотите, я обучу вас идишу и составлю вам партию внутри нашего круга? — смеялась она.

Стройная, совсем еще молодая женщина с лицом Нефертити и грациозными движениями евреев-сефардов, строгой походкой и копной черных как смоль волос, блестящих, будто покрытые лаком такой была Карен. Она не носила никаких украшений и не пользовалась косметикой, лишь оттеняла веки и красила чувственные губы. Гиллель повстречал ее в университете, где она изучала сценическое искусство. Карен, казалось, была рождена, чтобы стать женой Гиллеля.

— Как можно связаться с Гиллелем? — спросил Кори.

— Вам не стоит идти в синагогу. Без билета вас туда не пустят. Вы, наверное, не знаете, что евреи не могут молиться в праздник, если не заплатят за вход в синагогу? А тех, кто проникает в храм, не заплатив, выставят оттуда до начала церемонии. Как плутов!

Она снова залилась смехом, чтобы прикрыть легкое смущение. Карен не разделяла ортодоксальности Гиллеля, хотя и соединила свою жизнь с его жизнью.

— Не говорите Гиллелю, что я искал его, — сказал Кори. — Я не хотел бы нарушать его праздника.

— Конечно, не скажу. Вы сами сможете сказать ему это сегодня ночью. Мы ждем вас на обед. Гудбай. Я уже чую запах кое-чего жареного!

В телефонной трубке послышался щелчок. Кори расценил это, как хитрость, рассчитанную на то, чтобы предотвратить его отказ принять приглашение.