Искатель. 1992. Выпуск №2

Студенческая карьера Кирби Стассена оказалась прекрасной. Я появился на сцене в роли отчаянного парня, готового перевернуть весь университет. Никто, однако, не хотел замечать мою значимость и важность. Но я не отчаивался. Если изобразить мои студенческие годы в виде графика, то это будет крутая кривая, поднимающаяся с ноля и достигающая пика в середине предпоследнего курса. Кирби Стассен — большой человек в студенческом городке. За кадром постоянно слышатся аплодисменты.

Отбросив всю эту мишуру — почести, спортивные призы и так далее, — я впервые обнаружил, что не знаю, чем заниматься дальше.

Итак, в тот вторник лил дождь, навевавший легкое дыхание весны. Ксавьез закончился, проигрыватель щелкнул, и в комнату ворвались звуки внешнего мира — шум машин и бегающих внизу ребят с младших курсов.

— Все это чепуха, — объявил я.

— Что? — неопределенно поинтересовался Пит.

— Nada. Ноль, помноженный на ноль, даст ноль в квадрате.

— Ради Бога, Стасс, перестань изводить себя. Пойди развейся. Ты уже давно сам не свой.

— Я тебе надоел? — вежливо спросил я.

— Ты всем надоел, — ответил он и уткнулся в книгу.

Именно в этот момент все и произошло. Впервые за долгое, серое время на дне моей души что-то зашевелилось. Черт возьми, что меня тут держит? Какой смысл в степени, которую я вот-вот получу? Какой смысл в дальнейшей учебе на курсах менеджеров, которые выбрал для меня старик?

В голове словно раздался щелчок. Я вдруг растворился в окружающем. Пит, парни, бегающие внизу, машины на Вулд-лэнд-авеню, незнакомая девушка в красном свитере — все это я. Я словно раздвоился: встал, не тронувшись с места, отряхнул с себя обыденщину. Сделав это, я понял, что назад пути нет. У меня даже возникла ностальгия по утраченному. Будто я возвратился в места, где прошло детство. Вот я стою, словно странник, посреди собственной жизни. Мое дыхание ускорилось. Внутри, как пружина, то скручивается, то распрямляется возбуждение.

На чердаке я нашел свои чемоданы.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — воскликнул Пит, когда я спустился в комнату.

— Уезжаю.

— Судя по всему, ты собираешься на длинный уик-энд, старик.

— Очень длинный. Я уезжаю навсегда.

— Но ведь осталось всего четыре месяца, балбес ты этакий!

— Отправляюсь на поиски удачи, сэр.

Пит снова уткнулся в книгу, но я видел, что время от времени он посматривает на меня.

Я всегда отличался аккуратностью. Возьму с собой один чемодан, подумал я. На второй повесил бирку, чтобы его отправили в Хантстаун, Баргесс-лейн, 18. После сортировки книг, одежды, пластинок образовалась большая куча ненужных вещей, результат четырехлетней вольной жизни.

— Пит, иди сюда. Смотри.

Макхью подошел ко мне, отдав честь.

— Пожалуйста, отправь этот чемодан железной дорогой. Отсюда выбери все, что нужно, а остальное раздай нуждающимся братьям.

Он опустился на корточки и вытащил из горы вещей белый свитер.

— Мы, бедные ребята, очень благодарны вам, эсквайр.

Мы пожали друг другу руки. Когда я выходил из комнаты. Пит копался в вещах. Сначала я хотел пройти по всем комнатам обняться и попрощаться со всеми по законам студенческого братства. Однако, устыдившись порыва, спустился вниз, вышел через черный ход, сел в «импалу» и уехал. На моем банковском счету оставалось всего 80 долларов. В магазинчиках недалеко от нашего городка я разменял три чека по 25 долларов и через полтора часа после исторического решения уже мчался со скоростью 120 километров в час в Нью-Йорк, подпевая Дорис Дей, чей голос доносился из приемника.

Меня не раз спрашивали потом газетчики: как все это случилось? Почему такой воспитанный американский юноша из порядочной семьи ступил на стезю насилия? Женщины — их все еще называют сестрами-плакальщицами — самые худшие из инквизиторов. Они во всем пытаются отыскать сексуальное зерно. Сестры-плакальщицы! Мне кажется, все началось в тот далекий февральский день из-за дождя, музыки Ксавьеза и этого слова «Nada».

Странно, когда я пытаюсь представить, что собираются со мной сделать (пристегнуть ремнями и убить меня, драгоценного, незаменимого, уникального Кирби Стассена!), я готов растерзать того клоуна, который назвал происшедшее «преступлениями Волчьей Стаи».

Наверное, я надеялся на что-то более достойное, чем казнь на электрическом стуле, которая сама по себе является серым и трагикомическим событием. Электрический стул — подходящий финиш для людей по имени Магси Спиноза или Роберт Шак Эрнандес, но, по-моему, не очень подходит Кирби Палмеру Стассену. Я с негодованием думаю, что мою безвременную кончину назовут «казнью Волчьей Стаи».

Скорее всего любая попытка представить то, что со мной произойдет, столь же бессмысленна, как старания бурундука засунуть за щеку кокосовый орех. Умом я понимаю: этого не миновать. Но человеческая натура хочет верить, что в последний момент кавалерия перевалит через холм, краснокожие рассыплются по кустам, надзиратель выдаст мне новый костюм, билет на поезд, пожмет руку, и я в сопровождении торжественной музыки, звучащей все громче и громче, шагну в закат.