Искатель. 1963. Выпуск №3

Два раза он засыпает — днем он не так боится заснуть, и контроль ослаб. Странно, до сих пор не терял весел — так крепко зажаты они в руках. Оба раза он видел во сне дом.

Иван никак не может вспомнить, какое сегодня число, сколько времени он плывет и когда у сына день рождения. Завтра? Послезавтра?

Сереже четыре года. Родился в Сибири, в поселке у степного аэродрома. Это он помнит.

Вспомнил почему-то номер самолета Костюченко — 76, Кривцова — 84…

А как зовут Кривцова? Забыл…

Снится или нет? Небо гудит над головой — звук мотора странный. Что за машина? Летающая лодка? У них на аэродроме нет летающих лодок. Наверное, ищут соседи.

Через полчаса — треск вертолета. Небо живет…

Его ищут.

И не забывать про ноги. Ноги — вот что нужно сберечь. Руки еще живут. Разбухшие, синие, клешнеобразные, они живут…

Проплыла мимо гага, держа в клюве селедку. Он машинально потянулся за пистолетом. Селедка поблескивала серебряной чешуей, большая и жирная.

Гага плыла совсем близко, не обращая никакого внимания на шлюпку. Как будто мимо топляка или брошенной с судна бочки.

Значит, близко остров или берег. Гага хорошо знала, куда ей держать курс. Надо взять немного левее, за ней. Воспоминание о селедке долго еще мучило его.

7

Его давний, тревожный сон: он свечой взмывает на максимальном режиме в небо, идет на перехват чужака. Чужак огромен, из его шести двигателей рвутся белые языки, он летит уже над нашей землей. Надо чуть-чуть довернуть влево и выйти точно в хвост, под белое драконовое брюхо.

Время нажать на левую педаль, и тут — леденящее сердце ощущение пустоты под ногами. Внизу, у кресла, темный провал. Чужак уходит, надсадно звеня двигателями.

Иван сбрасывает с себя дремоту. В небе — гул моторов.

Ощупывает ноги… На месте.

Самолетный гул тает за облаками. Кто-то ходит над морем круг за кругом, отыскивая прорехи в облаках.

Здесь, близко к берегу, должны уже встречаться суда, лодки. Или шлюпку отнесло в открытое море?

Тюлень. В лоснящейся гладкой шкуре, пошевеливая ластами, он плывет совсем близко. Щетинки его усов вздрагивают. Человек в резиновой лодчонке не возбуждает в нем страха. Должно быть, безжизнен вид у человека.

Тюлень ныряет, заметив в руке Куницына белую дощечку — весло.

Уже темнеет. Еще один день прошел. Близится третья ночь. Берега не видно.

Он заснул и потерял весло. Надо было бы привязать весла к рукам, да нет уже сил. Еще ночь впереди.

К вечеру похолодало. На западе видна яркая звезда. Облака ушли вверх, рассеялись. В стороне прошел самолет с разноцветными бортовыми огнями.

На горизонте вспыхнуло светлое пятно и погасло. Похоже, кто-то запустил ракету. Как отличать мираж, игру воображения от действительности? Долго еще море будет дразнить близостью спасения?

8

Летчики превратились в следопытов. Одна из поисковых групп движется от мыса Тинского, обыскивая лесистое побережье. Проводник, рыбак из старожилов, уверенно вышагивает по чуть проторенной лесной тропке, никуда не сворачивая.

Но летчики то и дело отстают, заглядывают за угрюмые, насупившиеся бараньи лбы, спускаются в поросшие березой лощинки, взбираются на невысокие сопки-чорры.

— Вы, ребята, не мельтешитесь, — говорит рыбак, дождавшись, пока подойдут отставшие. — Там болота, озера да речки. Одна дорога — на запад. Скоро избушка будет. В ней и спички есть, и мука, и сухарики. Дальше избушки он не уйдет. Будет поправлять самочувствие.

…Вдруг рыбак остановился. Поднял сосновую жердинку, внимательно осмотрел срез, спросил:

— У него нож-то был?

— Обязательно! — Майор Проскуряков отстегнул привешенный к поясному ремню нож. — Вот такой, с пилкой.

— Наши-то, местные то есть, все больше с топориком ходят. Ножичками не балуются. С другой стороны — зачем бы ему сосенку загубить да бросить?

— Может, хотел костыль вырезать? — подсказал Проскуряков. — А не подошла — другую срезал.

Рыбак осмотрелся.

— Однако других срезов не видать. Пошли, за тем ручьем избушка.

Рыбацкая избушка пряталась в соснячке.

Солонка стояла на столе, в мешочках, подвешенных к потолку, — мука, сухари. Пол запыленный — никаких следов. Давно уже не заходили сюда люди.

Расположились на короткий отдых, погреться.

Разговор не ладился. Да и о чем было говорить?

Двухдневные поиски ничего не дали. Жилет да бак — вот и вся радость. Теперь ясно: здесь на берег он не выходил.

— Все могло случиться… — нарушил тягостное молчание один из летчиков.

— Что «все»?

— А то. Мы сухие, сытые и то до костей продрогли.

Нет, говоривший не пасовал. Он, не боясь холода и усталости, готов был снова идти в море, высаживаться на острова, не спать и не есть. Он просто уже не надеялся.

Ему никто не возражал. А он ждал доводов, протеста. И, ее дождавшись, заговорил снова:

— Вы попробуйте окунитесь, поплавайте хотя бы часик, ну полчаса. Надо смотреть правде в глаза.

И снова — молчание.

— Будем искать, — сказал, наконец, Проскуряков. — Пока не убедимся в одном из двух… в одном из двух, — повторил он. — И будем считать, что он жив. Ясно?