Искатель. 1963. Выпуск №2

Метнулось на потолке пятно света. Внизу скрипят кровати командиров смен — нашей и соседней, которая спит напротив, у другой стены кубрика.

Юрка покряхтел, поворочался и затих.

— Что же ты? — шепнул я.

— Да ну… Он вздохнул. — Не встану: наш новый подумает еще, что выслуживаюсь.

— Подъем, — спокойно, даже заинтересованно сказал Воронов.

В ответ кто-то тягуче, с наслаждением зевнул. Мы насторожились.

— Так, — сказал старшина.

И вдруг мы услышали шлепок. Кто-то испуганно ойкнул и кубарем скатился со своего матраца.

— Кто бросается-то? Ща как дам!..

— Не узнаете ботинок командира? — спокойно спросил Воронов.

— Гы-ы!.. — обрадовался Юрка. — Во дает!.. — И спрыгнул вниз.

За ним с веселым гоготом посыпались остальные. Натягивая брюки, Леха восхищенно крутил головой.

— Ты знаешь, что он на «Авроре» служил? Знаешь? Воронов, уже одетый, молча поглядывал то на нас, то на свои большие наручные часы, поворачивая руку так, чтобы на нее падал свет коптилки. В полумраке слышно было сопение, стук ботинок, переругивание. А напротив так же копошилась другая смена, и старшина их все приговаривал вполголоса:

— Ну-ка, юноши, не посрамимся…

Начался первый день жизни в кубрике, первый день занятий. А сколько уже было всякого: море, разговор с капитаном второго ранга, бомба… Я, пока одевался, обо всем этом передумал. И опять видел, как тонет Лехина бескозырка, как противно дрожит Валькино лицо — «Ребята, я не пил…» — и как смотрит на меня Иванов: «Маменькин сынок»… А бомба! Ее подорвали минеры из учебного отряда — я слышал, я всем телом почувствовал, что земля сдвинулась. Всю душу перевернули мне эти дни, и вот настал новый день — и будто ничего не произошло: опять команды, команды…

— Становись! Построились.

Воронов посмотрел еще раз на часы, на нас — и рассмеялся.

— Умора!..

Мы тоже улыбнулись — растерянно. В чем дело? Мы гордились тем, что встали сразу и посрамили все-таки «юношей» из соседней смены: они еще не строились.

— Умора! — повторил Воронов. — Семь минут одевались. A? Как вас назвать-то после этого?

Мы не знали, как нас назвать…

Главстаршина Пестов командовал:

— И — раз!

Мы коротко нажимали на головки ключей: точка.

— И — раз, два!

Нажатие на два счета — тире.

— Теперь — прием на слух. Не пытайтесь считать, сколько в знаке точек и тире, — говорил главстаршина Астахов, прохаживаясь между столами. — Так вы никогда не станете радистами! Знаки нужно запоминать на слух.

— Например, — подхватывал Пестов, — семерка — это два тире, три точки. Но запоминайте на слух: «Та-а, та-а, ти, ти, ти» — «Дай, дай закурить». Ясно?

— Спрячьте ваши улыбочки! — приказывал Астахов. — Теперь попытайтесь запомнить двойку. Две точки, три тире: «Ти, ти, та-а, та-а, та-а» — «Я на горку шла». «Ти, ти, та-а, та-а, та-а» — «Пирожок нашла»..

— «Ти, ти, ти, та-а, та-а!» — «Какая ра-адость!» — сдержанно улыбался Пестов. — А это я пропел тройку…

Занятия радистов начались в общем, большом классе, где на столах были смонтированы радиотелеграфные ключи, а на стенах висели длинные листы со значками азбуки Морзе. Азбука казалась нам такой же непостижимой, как первоклассникам — таблица умножения. А эти «я на горку шла» трудно было принять всерьез — сколько же времени нужно, чтобы стать радистом, если начинать с такой чепухи?

Мы внимательно приглядывались к нашим инструкторам. За четыре часа занятий они по очереди садились за ключ. На Пестове — черноволосом, с бачками, идеально выбритом — все блестело: тщательно причесанные волосы, бляха ремня, ботинки и зубы, если он приоткрывал рот. А рот у него открывался, когда главстаршина работал на ключе — такая, наверно, у него была привычка.

Его звали Михаилом: он и свое имя и имя Астахова — «Леша»— оттарабанил на ключе. (Мы, конечно, на слово ему поверили.) А главный старшина Астахов не был похож на своего спокойного, даже немножко медлительного друга — светловолос и, кажется, вспыльчив. И когда работал на ключе, губы у него сжимались. Но мы нашли все-таки какое-то сходство между ними, как между братьями. И в первый же день к обоим пристало новое, комбинированное имя: Милеша Пестахов. Это Сахаров придумал. Правда, тут же сказал Юрке:

— Я бы на их месте на фронт сбежал и трибунала бы не побоялся… «Пирожок нашла»!..

В окна заглядывали кроны сосен. Астахов, сжав губы, нажимал на ключ.

— Повторяю, семерка!

А Пестов прохаживался между столами и спрашивал:

— Запомнили?

В тот вечер мне удалось пробраться поближе к печке — даже роба на коленях нагрелась и лицу было жарко. Трещали дрова, отсветы огня плясали на круглых лицах ребят, и давно знакомым казался хрипловатый голос Воронова.

— Солнце едва взошло, — рассказывал старшина, — только клотики и осветило. Вода в гавани тихая. Ровненько, борт к борту, стоят миноносцы. А на корме каждого — горнист. И вот, значит, солнце, склянки бьют, и разом во все горны — подъем!

Леха вздохнул.

— На кораблях, конечно, все по-настоящему…

— Да, там — моряки, — усмехнулся старшина.

— А за сколько минут встают моряки, товарищ старшина? — нагловато, заискивая, спросил Сахаров.