Искатель. 1963. Выпуск №2

Сразу становится слышно, как за бортом позванивает вода. Все тише и тише — шлюпка теряет ход. По лицу сползают капли пота.

Неужели была зима — светлое от мороза небо над черным лесом, снег?

Была.

Шла наша рота по дороге — в темноте и снегу. Шла месяц, второй, третий… Небо над дорогой становилось все светлее. Потом из-за леса встало солнце. И мы увидели, как тяжел и влажен снег под еловыми лапами. Как глубоко пробила его капель.

А рота все шла…

Снег растаял. Мы сияли шинели. По-весеннему шумели сосны, а небо над дорогой светлое почти круглые сутки.

И лес расступился.

…Я оглядываюсь: берег далеко-далеко — видны горошины валунов и оранжевые свечечки сосен. А все остальное — только море. Светло-зеленое у берега, сверкающее солнцем вдали и темное над нашей шлюпкой.

Открытое море, облака и солнце.

Жарко! Я стираю ладонью пот со лба.

Падают капли с лопастей весел.

— Теперь понятно, — спрашивает мичман, — почему море соленое? — И хохочет. Долго, раскатисто — так, что в небе отдается.

— Ишь ты! — удивляется мичман и задирает голову. — Гром!..

— «Люблю грозу в начале мая!»

— Ох, баковый! — еще больше удивляется мичман. На минуту он задумывается, потом вдруг приказывает: — Всем надеть нагрудные пояса!

Мы с Юркой помогаем друг другу завязать тесемки.

— Весла — на воду!

…Грести становится труднее. Мичман наваливается на румпель, подставляя ветру корму шлюпки. Теперь дело пойдет.

Разгибаясь, я успеваю заметить, что море исчезает. Оно исчезает за гигантскими дымными шторами дождя.

И он обрушивается на нас. Это какая-то бешеная пляска воды. Вода сверху, вода снизу…

— Навались!

На темно-сизой поверхности — белые яростные пузыри дождя.

— Два-а… раз!

У мичмана с козырька фуражки льет, как из водостока.

— Два-а… раз!

Больше я ничего не вижу — вода, не могу разлепить глаза. А комсомольские билеты — под пробковыми поясами. Не промокнут!

— Р-раз!

Валек бьет меня в грудь, и я чуть не сваливаюсь с банки. Что такое?

— Лопасть! — кричат сзади. — Лопасть сломал!

У меня падает сердце: натворил… Может, она была треснутая?

— Навались! — почему-то торжествующе кричит мичман.

А гроза прекращается так же сразу, как налетела. Снова бьет солнце. От наших пробковых поясов, от воды, от красной физиономии Кашина идет пар.

— Фамилия? — Мичман смотрит на меня,

— Савенков.

А что я — виноват?

…Мы выстраиваемся на причале.

— Юнга Савенков, выйти из строя!

Выхожу.

— Юнге Савенкову за отличную морскую службу объявляю благодарность!

Я молчу.

— Ну?!

— Служу Советскому Союзу!

— Вот так. — Мичман доволен. — А это сохраните. — Он протягивает мне кусочек лопасти. — Такое не часто бывает. Р-разойдись!

Строй вздрагивает, ломается. Кашина обступают. Он тычет Сахарова в грудь:

— Сломай мне валек — я тебе три наряда вкачу! Понятно? А если лопасть, тогда — благодарность. Хорошо, значит, греб: и сильно и умело. Понятно?

— Может, она была треснута? — спрашивает Сахаров.

Вот тип!

— А может, вы думаете, я состояния шлюпки не знаю? — Мичман вытягивает из кармана часы. — Перекур! Пять минут, как раз к обеду вернемся. — И щелкает крышкой.

— Ничего себе! — говорит Леха. — Уже обед!

Кашин раскладывает на валуне китель и поясняет:

— Земля-то вертится!

А по-моему, она качается. Колени дрожат. Я опускаюсь на песок и вижу, как ребята один за другим валятся рядом, блаженно распрямляя горящие ладони.

Дымное, сверкающее, огромное качается перед нами море.

И только Юрка стоит. Смотрит на море. Совсем не исподлобья. И складки у него на переносице нет…

XVI

— Не служба, а малина! — сказал я.

— Черника, — серьезно поправил Вадик.

Мы сидели у костра и варили в миске варенье из черники. Мы были «дневальными у шлюпок». На Горелом озере… Бывают и такие наряды!

Чернику я собрал на небольшом островке. Вот он, его отсюда видно. Сходил туда на шлюпке — и все.

— Нет, а сахару маловато, — сказал Вадик.

— Съедим и так…

Вадик подобрал ноги, положил на колени подбородок и лупоглазо уставился в одну точку. Потом достал из кармана огрызок карандаша. Еще посидел. Стал что-то писать в тетрадке по радиотехнике.

«Сочиняет», — заскучал я. Если человек сочиняет, с ним не разговоришься…

Зато я первый услышал, как слева, где тропинка, зашелестели кусты, увидел мелькающее в листве платье и желтый сарафан.

Передо мной стояла яркая синеглазая женщина — жена одного из старших офицеров.

— Нельзя ли нам перебраться на остров, за черникой? Она сделала испуганные глаза и улыбнулась.

А чуть позади стояла Наташа.

— Можно! — сказал я, стараясь не задохнуться…

Оглянулся на Вадика. Он сочинял…

— Пожалуйста. Вот к этой шлюпке!

Они подходили. Я слышал. А посмотреть не смел.

— Я не упаду? — спросила жена офицера. — Будьте любезны, дайте мне руку! Спасибо… Ой!..

Наташа сошла сама. Дочь Авраамова! Так… Весла в уключинах, все в порядке. Я оглянулся еще раз. Вадик — сочинял!..

— Как быстро гребете! — щебетала яркая женщина. — Это вы здесь научились?

— Здесь. Наташа молчала.

Я очень хотел посмотреть на нее — и не мог: не решался. Хоть бы спросила о чем-нибудь! Ведь островок скоро — шлюпка идет быстро. Гребок. Еще гребок…

Я посмотрел. Навсегда, на всю жизнь запомню то, что увидел.