Иск Истории

Странно думать, насколько этот вид, абсолютно далекий от вида из окна моего детства, с широким вдаль пространством, рекой, шпилем дальней колокольни Кицканского монастыря, заставой румынских пограничников, похожих на оловянных солдатиков из купленной мне отцом игры, самим временем связан с размышлениями книги «Бытие и Время». Неисповедимы, но прочны, «как смерть», узы, тянущиеся из этой книги вообще к оловянным солдатикам – студентам, обожателям Хайдеггера, которые перевернули пасторальный мир XX века, превратив его в одну страшную бойню, маленьким фрагментом которой был расстрел евреев у того самого окна спальни моих родителей.

Книга «Бытие и Время» сразу же привлекает внимание всех крупных философов того времени, как центральное событие в западноевропейской философии. К этому следует добавить возникшее еще в ранние 20-е годы обожание Хайдеггера, массовое увлечение его лекциями и семинарами, так что даже возник неологизм – «хайдеггерствовать». Еврейка Хана Арендт, впоследствии ставшая выдающимся философом и публицистом, под влиянием Хайдеггера разработавшая концепцию «политической философии», говорит о тех годах: «Хайдеггер воспринимался как скрывающийся король».

В 1922 году в истории мысли произошло истинное чудо, не осознанное в полной мере, по-моему, по сей день. Из тисков большевистской тирании, после расстрела Гумилева и Таганцева, вырывается группа выдающихся русских философов, среди которых Николай Бердяев, отец Сергей Булгаков, Семен Франк. Чудо в том, что их «отпускают», а, по сути, изгоняют на пароходе в Европу. Им удастся сохранить высоту русской философской мысли и в страшные 30-40-е годы.

Ощутившие на себе всю тяжесть невиданной дотоле тирании атеистической власти, расстреливающей Бога без всяческих колебаний, они весьма чувствительны к атеистическим веяниям в европейской философии, особенно остро выраженным Ницше с его «смертью Бога».

Бердяев, противопоставляющий Хайдеггеру свой тезис о «примате свободы над бытием», идущей от великих еврейских пророков, так характеризует книгу «Бытие и Время»: «... Философия Хайдеггера, феноменологическая по форме, есть христианская метафизика без Бога, и за ней скрыта религиозная тревога... Это очень мрачная пессимистическая философия, более пессимистическая, чем философия Шопенгауэра, которая знает много утешений».

Семен Франк в письме к психоаналитику и философу Бинсвангеру пишет: «...Хайдеггеровское описание сущности трагического односторонне и произвольно – судорожное оцепенение в отчаянии... Хайдеггер в духовном отношении – тупик... Его «основа» подобна утесу на краю пропасти, за который цепляется человек... Ведь для человека значительно естественнее стоять на твердой почве, а не висеть над пропастью и трепетать от страха...

Вся немецкая философия после Гегеля, Шеллинга... страдает настоящим антирелигиозным комплексом: Шопенгауэр, Фейербах, Штирнер, Ницше, вплоть до Гартмана и Хайдеггера... Этот комплекс связан с религиозным дилетантизмом, незнанием и высокомерием, совершенно невероятным, учитывая немецкую основательность...»

Последние слова удивительно перекликаются с наблюдением студента из семинара Хайдеггера, отметившего своего учителя точным словом – зелот, фанатик, радикал, революционный экстремист, если вспомнить, что немцы любят слово «революция». То она у них «консервативная», то «национал-социалистическая».

По Хайдеггеру в «Бытии и Времени» человеческое бытие может вступать в отношение с сущим только потому, что выдвинуто в Ничто. И оно, это Ничто, темной, тяжко ощутимой тенью стоит за каждым мгновением нашего существования. Крайнее достижение человека, крайняя его смелость – это свободное, вопреки ужасу, опускание, отпускание себя в Ничто, это избавление от «божков», которые у каждого есть, и у них каждый «имеет обыкновение прятаться». Хайдеггер еще осторожничает, говоря о «божках», а не о Боге, в лютеранской Германии, но уже конституирует крайнее человеческое достижение, и это «допущение размаха безопорности», то есть выраженное иными словами нигилистическое отбрасывание «опоры» на Бога.

Мысли Хайдеггера в «Бытии и Времени», обретшие еще более острую формулировку в «роковые» 30-е годы, связаны у него с тревогой за свой народ (Volk), который может быть «заброшен навстречу Ничто». Народу необходимо направляющее знание, чтобы он был «вручен» самому себе и этим «вручением» открыл для себя традицию, то есть свое происхождение, а через него – свое будущее.

Отчаянно тревожась за «совместную участь», «вместе-бытие», Хайдеггер даже более жестоко последователен, более экстремален в поисках выхода, чем позднее национал-социалисты. Его все более ужесточающаяся программа спасения народа превосходит страх и конъюнктуру, и все время повторяются, как заклинание, слова о «внутренней истине и величии движения».