Ищущий во мраке

Толпа замолчала, хотя некоторые и продолжали шептаться.

– Может быть кто-то не знал, но позавчера Республика Родиния заключила военно-политический союз с Хиралом и Левитанией. Сегодня утром, их тройственный союз напал на материковую часть Бритонского королевства, с целью поработить наш народ и забрать наши ресурсы! Скажу сразу – мы не одни, Паладра уже переправляет войска на подмогу, как и многие дружественные нам страны. Однако эта война будет нелёгкой. Мы ещё никогда не сталкивались с таким количеством врагов! Наш город официально признан зоной боевых действий, поскольку имеет морскую границу с Акаимской Империей, а её дальнейший статус в конфликте ещё не определён. Мужчины от шестнадцати лет и старше, обязаны явиться в городской комиссариат для приёма на военную службу.

В этот момент, среди горожан начали раздаваться гневные возгласы в сторону бурмистра.

– Не переживайте так! Никто не отправит вас на передовую! Вам просто необходимо пройти процедуру постановки на учёт, дабы вам могли доверить оружие, случись такая необходимость!

Но волну осуждений уже нельзя было остановить. Бурмистра освистали, несколько десятков человек запустили в него старые шапки и ботинки. Их тут же скрутили полицмейстеры и затолкали в «буйновозку».

Я решил, что выслушивать оправдания градоначальника перед толпой не имеет никакого смысла, и отправился с семьёй домой, чтобы ещё пару часов отдохнуть перед работой.

Однако нуждающихся так и не оказалось на пороге квартиры. Видимо, многие были поглощены мыслями о начале войны. Поэтому, до возвращения Руты я занимался обучением Ольгерда грамоте.

В последнее время мы жили сыто, носили, пусть не дорогую, но хорошую одежду, а не покрытые заплатками, протёртые кафтаны. Ольгерд значительно поднабрал в весе, впервые за многие годы на щеках брата воссиял румянец.

И это положительно сказалось на его здоровье. Руки Олли окрепли. Пусть он всё ещё хромал, и едва мог сделать больше пяти шагов без костылей, но мы с Рутой могли, иногда, оставить его одного, зная, что мой брат не помрёт с голоду и сможет сам сходить в уборную.

Одним днём, ещё до объявления войны, я накопил достаточно клети, чтобы впервые в жизни сходить всей семьёй в цирк. Ох, что это было за представление!

Фокусник распилил надвое девушку, а после – заставил её стать единым целым. Он запросто угадывал загаданные людьми карты и ловко заставлял кошек пробегать сквозь огненные кольца!

А как завораживающе танцевала длинноносая красавица восточных кровей! Но когда на сцену вышли атлеты, в глазах Ольгерда будто бы вспыхнули два солнца.

– Хочу быть, как они… – мечтательно произнёс братик.

Может он и плохо ходил, но руки, потихоньку, крепли. Это сложно было не заметить. Ведь Ольгерд, на тринадцатом году жизни, научился самостоятельно завязывать шнурки. Это была самая настоящая победа!

Для него, как для человека, поборовшего слабость тела, и для меня – его старшего, заботливого брата.

Поэтому, в тот день, после собрания на площади, я старался не думать о плохом, а продолжать уверенно идти к своей цели: поставить брата на ноги и купить отдельную квартиру.

– К нам на практику приходили люди из министерства, – произнесла Рута, вернувшись после тяжёлого рабочего дня. – Сказали всех, кто получил профессию лекаря отправят работать в лазарет для раненных солдат.

– У нас что, где-то рядом битва была? Откуда раненные в тылу? Да ещё и в первый день войны! – поинтересовался я.

– Я тоже не поверила, по началу… – вздохнула устало Рута. – Вот, посмотри, что пишут.

Я взял со стола купленную за четверть клети ежедневную газету.

– «Самое кровопролитное сражение в истории Королевства: более пяти тысяч убитых в первый день»… – было написано в заголовке. – Господи, как это…

– Бурмистр не врал, – понуро ответила девушка. – Эта война не похожа ни на одну другую в истории. Среди людей на улице уже поползли слухи, дескать, раненных было так много, что самых тяжёлых приказали добить на месте. Завтра утром прибудет первый паровоз, он привезёт восемьсот человек, городскому госпиталю требуются все, кто хоть сколечко разбирается в медицине.

– Гадство, – вздохнул я. – А в лазарете хоть что-нибудь платят?