Жизнь человеческая длинна и коротка одновременно. Длинна она для молодых, коротка — для старых. Человек среднего возраста, не отдаливший от себя молодость и приблизивший к себе старость, остро начинает чувствовать, что все его мечты неосуществимы, даже самые реальные. Просто для всего не хватит времени. Нельзя перечитать все книги, даже самые интересные, нельзя пересмотреть все кинофильмы, побывать во всех странах. Требуется выбирать, и не в будущем, а уже сейчас — главное, наиболее главное, самое-самое главное. Ваш знакомый говорит, что любит театр, но в театре он не бывает — некогда, он говорит, что любит живопись и когда-нибудь будет отличать голландскую школу от фламандской, но это «когда-нибудь» никогда не наступит. Кончится учеба, начнется работа, да еще семья, пойдут дети, маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие заботы, потом будут внуки. Потом, простите, наступит конец.
Строить здание мотиваций, помещая на верхние этажи самое главное, мешают тяжелые материальные условия жизни, недостаточное образование, недостаточное воспитание. Иногда из уже построенной башни выскакивает какой-нибудь кубик, и все, что сверху, рушится. И тогда гипертрофируется значимость очеловеченных биологических потребностей. Так можно объяснить причуду Плюшкина, «людоедство» Эллочки, страсть Лукулла, синдром Дон-Жуана.
На юго-западе Москвы, где стажируются тестологи, есть столовая, в столовой есть буфет, в буфете иногда продаются спиртные напитки. Пьют их тут же в столовой, в коридоре или на рабочем месте? Пиво — иногда за обедом, но батареи чешских бутылок уносят с собой — «дома с большим удовольствием». Так же покупают шампанское — для праздника в кругу друзей. Пить сейчас? Зачем? И по какому случаю? Чтобы голова не так четко работала, и ту же самую задачу вместо получаса пришлось бы решать за час? Не выйдет.
Что здесь, культура? Да, но и мотивации тоже.
Аскетизм в одежде, еде, крове — явление, вызывающее более удивление, чем восхищение, и вряд ли достойное подражания. Но излишества — это не лучше, если не хуже, аскетизма. Так прямо и скажем своим потомкам.
В человеке все должно проявляться в меру. И даже если он полностью посвятил себя призванию, отрезав быт, семью, общественную жизнь, культурную жизнь — путного получится очень мало. Лучше под «полностью» понимать: ничто другое таланту не мешает, с талантом не конкурирует, а, напротив, дополняет, украшает, стимулирует. Талант не может развиваться в вакууме. Когда же артист дома пишет картины, математик играет на скрипке, спортсмен ставит эксперименты и все трое спорят об экономических проблемах и внеземных цивилизациях, тогда можно писать: «Человек с большой буквы». Представим себе и другую крайность: спорить о чем угодно, пробовать что угодно, но «порхать», ничем серьезно не заниматься. Это знакомый нам дилетант, «бездомный бродяга».
Так мы логически подходим к оценке человека: как он оценивает себя и как его оценивают другие.
Попадите с вашими знаниями, вашими идеалами, вашими ценностями в XVIII век или, еще лучше, в VIII век до нашей эры. Тогда вы почувствуете эту относительность. Не ваше «чудачество», не «горе от ума», а значительно хуже: отчужденность, стена непонимания, остракизм и, может быть, костер (фигуральный или настоящий).
В этом отношении многие фантасты, отправляющие современников на машине времени в прошлые века, грешат: они полагают, что более умный современник поведет массы за собой, совершит революцию или что-нибудь в том же роде. Но массы идут за тем, кто исповедует их взгляды и чаяния, резонирует с их настроением и в чем-то впереди их. И римские рабы страдали от эксплуатации рабовладельцев совсем не так, как страдал бы наш современник, попавший в чье-нибудь рабство.
Стоило ученому, художнику оторваться от исторической эстафеты общественных идей, и он сразу это чувствовал и должен был чем-то жертвовать, иногда даже жизнью. Джордано Бруно, Ч.Дарвин, французские импрессионисты — были ли случайными их проблемы?
У Е.Честнякова, «художника сказочных чудес», судьба сложилась своеобразно. Сам Репин подписал удивительное удостоверение в том, что Честняков — талант. Этот талант прожил без малого 90 лет, писал односельчан, деревенских детей, фантазировал. Когда он умер, все холсты разобрали по избам: те, что были большие, разрезали на куски. Много лет понадобилось московским реставраторам, чтобы все это восстановить и затем показать костромчанам, москвичам, парижанам.
Беда Честнякова была не художественная, а философская. Он исповедовал крестьянскую культуру, противопоставляя ее культуре города, которая была настолько ему чужда, что он бросил Академию художеств и вернулся домой. Там он создал свой шедевр «Город Всеобщего Благоденствия» (крестьянский город!). Он хотел поднять культурный уровень крестьян вне городской культуры, те понимали его и не понимали, ожидая удобного случая податься в город.