Исчезнуть из преисподней

Шло время, Алекс задерживался. Я сверилась с расписанием. Так и есть, его не поменяли, электричка в начале седьмого. У меня есть в запасе два часа. Вещи собраны. Только вернуть ключ туда же, откуда мы его взяли. И все. Провалитесь вы все: Светка, квартира, Алекс, Юлиан, Петя, расследование и странная квартира. Надоели!

Я перекусила, и только тогда он появился.

— Извини, пробка, авария на трассе.

— Ну окей… — промямлила я, даже не пытаясь делать вид, что меня все устраивает и я не раздражена хотя бы немного.

Он, видимо, это считал по моему тону и еще раз извинился. Затем прошел в спальню, сел в свое любимое кресло (а впрочем, оно же осталось в одном экземпляре, не на кровать же ему садиться) и опять начал играть в молчанку.

— Ну! — поторопила я. Раньше его молчаливость казалась признаком мужественности, надежности, мудрого спокойствия. Теперь она только злила, ведь я-то знала, что это трусость и чувство вины. А еще неумение подбирать слова.

— Ты же не говорила следователю обо всех этих странностях с квартирой, да? — с надеждой, настолько ярко выраженной, словно он Богу молился, а не задавал мне стандартные вопросы, произнес Леша.

— Ну, — повторила я. Затем, смягчившись, пояснила: — Он и так считает, что я это все выдумала. Еще не хватало говорить, что у меня картины на стенах меняются.

— Ясно. И не следует. Короче, ты только не обижайся, я думал, ты уже поняла, но раз ты паникуешь… Картину я повесил. И поменял потом на другую.

Я не сразу заметила, но у него с собой черный непрозрачный пакет. Оттуда он достал первоначальное изображение — распустившийся бутон розы.

Я не поленилась, поднялась с кровати и взяла картину. Да, это она. Повернула другой стороной — петля действительно кривится на одну сторону. Потому, как и говорил Юлиан, «кривоватость» нивелировалась, и она висела ровно. И потому-то я вначале не заметила ее: картины просто не было, когда я делала обход, он повесил ее чуть позже, перед тем как уехать. А когда остался на ночь, поменял на другую. Хотя нет, масонские символы появились вроде бы позже. Ведь, когда он уходил в тот раз, пожаловавшись на картину, я заглянула в комнату и она еще была прежней! Видимо, мне показалось, я ведь не приглядывалась.

— Но зачем?! Чтобы меня напугать?

— Не напугать. Светка тебе должна была написать что-то по поводу того, что ее этот знак преследует. Ну вот, чтобы он и тебя «преследовал», — фыркнул он иронично. Мне же это казалось несмешным, потому я даже не улыбнулась. — Она заказала у знакомого мастера две почти одинаковые работы. Ночью я их поменял. Ты просто не сразу заметила, что картина изменилась, вот и испугалась.

— Но ты же говорил… — Я покраснела от собственной глупости. — Ах, ну да, специально. Он кивнул. Конечно, потому-то он прекрасно себя чувствовал, когда второй раз здесь ночевал. Ему уже не надо было притворяться. — Погоди! А черновик!

— Какой черновик?

— Светкиной статьи! Это ты положил его в морозилку? Но когда? Ты был здесь?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ну, когда я за мороженым ходила! Ты заходил в квартиру, так? И волосок еще приделал, как он висел? — Он смотрел на меня, как на полоумную, поэтому я гепардихой метнулась на кухню, где оставила черновик Светкиной статьи, и, прибежав обратно, сунула ему под нос. — Вот! Тут было стерто одно предложение. Это было написано ручкой «пиши-стирай». Стертое проявляется на холоде!

Он смотрел непонимающе.

— Вот! — я ткнула в нужную надпись.

— Вот это, про Щербинина? — Он провел рукой по листу бумаги. — Эта надпись появилась?

— Да!

— Ты не путаешь?

— Ты издеваешься?! — разоралась я. — Ты уже признался, что планомерно сводил меня с ума, по приказу Светки переставляя разные предметы. Признайся теперь и в этом. Ты изменил статью!

— Господи, послушай себя. — Он говорил так спокойно, что хотелось его ударить. Ведь становилось понятно, что не врет. Или врет, но так виртуозно, что хоть медаль ему вручай. И зачем? Зачем признаваться в одном обмане, но не признаваться в другом? Что происходит? — Как я мог войти, у меня же ключей нет. Ключи у тебя. Или ты в ящике оставила? Но я был в другом месте, я могу позвонить, и тебе подтвердят…

— Нет! Я и впрямь их ношу с собой теперь. Да и волосок этот…

— Какой волосок? О чем ты говоришь? — Казалось, еще немного, и он станет крутить пальцем у виска, не боясь меня обидеть. Хотя о чем это я? Боялся бы обидеть — изначально бы не ввязывался в эту авантюру. Пусть он утверждает, что отказался, но ведь играл сперва по ее сценарию! Даже картину подменил, ирод! Боялся бы обидеть — выбрал бы меня, а не ее…

Но мне это уже не надо.

— Не важно. То есть ты не убирал листы в морозилку, я правильно поняла?

— Д-да… Ты можешь подробнее объяснить? — Я объяснила. Так последовательно, спокойно и логично, как смогла. — Ты не думаешь, что ты случайно сунула бумагу в морозилку?

— Конечно, думала. Но раз ты признался в этом, — кивнула я на вторую картину. То есть первую. С цветком, короче.

— Нет-нет! Я же говорю, я в этом больше не участвую. Значит, есть кто-то еще с ключами. Или ты сунула сама. Вот тебе два варианта.