А. М. взял у меня для альманаха три новых рассказа. Один из них мне действительно удался, только бы цензура пропустила. А. М. обещал прислать из Москвы гонорар валютой <…>
Ф. А. Бабель
<…> Чувствую себя хорошо. Жизнь у нас необыкновенно интересна, но профессии мною выбранная, вкусы мои, правила — всё или ничего — никогда не давали повода предполагать, что личная моя жизнь будет легка, будет шествием по розам и что каждый мой шаг должен вызывать ликование моих родных, и знакомых. При рождении, своем я не давал обязательство легкой жизни. Не будучи хвастуном, я имею право сказать, что так называемые трудности сносящей мною с легкостью и мужеством, не часто встречающимися, и если я молчу об них, то это не доблесть моя и не дурной характер, а естественное и законное отвращение к такому неинтересному и незначительному сюжету. Вы создайте себе в отношении меня страхи там, где их нет и в помине. Единственная моя болезнь — это разлука с мамой, со всеми вами. Вместо того, чтобы ныть, помогите мне, приезжайте жить вместе со мной…
Л. Г. Багрицкой
Милая Лидия Густавовна.[121]
Снова хожу с глубоким волнением по одесским улицам и греюсь у моря. Лето стоит во всем блеске.
По два раза в день ем скумбрию во всех видах. Первые дни прожил в Лондонской, много часов провели с Олешей на лавочке, на бульваре… Не Соберетесь ли Вы на родину? Она бедновата, но прекрасна по-прежнему.
От всего сердца кланяйтесь Сене, Ольге Густавовне[122] и Нарбутам. Мой адрес — Главный почтамт, до востребования.
Ф. В. Бабель
Дорогая мамахен. Великое горе по всей стране, а у меня особенно. Этот человек был для меня совестью, судьей, примером. Двадцать лет ничем не омраченной дружбы и любви связывают меня с ним. Теперь — чтить его память — это значит жить и работать — и то и другой делать хорошо.
Тело А. М. выставлено в Колонном зале, неисчислимые толпы текут мимо гроба. День жаркий, летний. Немножко отойду, напишу еще.
Ф. А. Бабель
<…> Не помню, писал ли я вам о том потрясающем впечатлении, которое произвела на меня Ясная Поляна — стоишь в аскетических комнатах Толстого — и кажется, что яростная работа мысли продолжается в них до сих пор!
Ф. А. Бабель
<…> Второй день гуляю — к тому же весна… Вчера обедал у Зощенко, потом до 5 часов утра сидел у своего горьковского — времен 1918 года — редактора и на рассвете шел по Каменно-Островскому — через Троицкий мост, мимо Зимнего дворца — по затихшему и удивительному городу.
Сегодня ночью уезжаю <…>
Спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР
«О ходе всесоюзного съезда советских писателей»
В кн.: «Власть и художественная интеллигенция. Документы 1917–1953». М., 1999, с. 233.
Среда части украинской делегации продолжаются настойчивые разговоры «о бесполезности всей этой комедии».
В беседе украинских писателей Семенко, Балкана, Савченко с московскими писателями Бабелем, Пильняком и Асеевым особенно резкую позицию в отношении съезда заняли Бабель и Семенко.
БАБЕЛЬ: Мы должны демонстрировать миру единодушие литературных сил Союза. А так как все это делается искусственно, из-под палки, то съезд проходит мертво, как царский парад, и этому параду, конечно, никто за границей не верит. Пусть раздувает наша пресса глупые вымыслы о колоссальном воодушевлении делегатов. Ведь имеются еще и корреспонденты иностранных газет. Которые по-настоящему осветят эту литературную панихиду. Посмотрите на Горького и Демьяна Бедного. Они ненавидят друг друга, а на съезде сидят рядом как голубки. Я воображаю, с каким наслаждением они повели бы в бой на этом съезде каждый свою группу.
Справка секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР об откликах литераторов и работиков искусства на статьи в газете «Правда» о композиторе Д. Д. Шостаковиче[123]
В кн.: «Власть и художественная интеллигенция. Документы 1917–1953». М., 1999, с. 290.
Опубликование в «Правде» статьи «Сумбур вместо музыки» большинством Московских литераторов и работников искусств было встречено положительно.
Но наряду с этим нами зафиксированы отрицательные и антисоветские высказывания отдельных писателей и композиторов.