Ирод Великий

Долгое время, проживая подле Саломеи и наблюдая ее, вечно вовлеченную или вовлекающую других во всевозможные заговоры, я тешил себя мыслью, что кровожадность, подозрительность и мстительность моей тайной супруги с лихвой можно отнести к ее природной принадлежности к сословию «черных жриц». Коих я во все времена буду почитать, за самых красивых, соблазнительных и одновременно роковых женщин.

Но, ах нет. Описанные выше скверные качества были присущи практически всем членам семьи Ирода, и особенно женщинам. К слову, и женились они исключительно на особо предрасположенных к плетению интриг и созданию заговоров женщинах.

Даже Дорис, которую поначалу, я наивно почитал за невинную, кроткую овечку, на поверку оказалась злобной, то и дело показывающей зубы волчицей. Желающей только одного, низвергнуть Ирода и посадить на престол Антипатра.

Как она радовалась, когда Ирод возжелав вернуть к своему двору первенца, вскоре вызвал в Иерусалим и ее – кипящую ядом ехидну. Как, ни чего не боясь, и не смущаясь, в сопровождении своего сына и защитника, Дорида вступила в святая святых Иродова дворца – в покои тогдашней жены царя Мариамны II, если мне не изменяет память, или возможно Малфаки.

Помню алый с черными кистями наряд, переливчатый завязанный на особый идумейский манер, вроде того, как женщины обычно накручивают себе на вымытые волосы полотенце, платок, сильно подведенные сурьмой глаза. При виде этого алого факела, я невольно вспомнил красные плащи легионеров, на которых была не заметна свежая кровь. Запекшаяся, потемневшая позже. Но Дорис вовсе не жаждала проливать свою собственную кровь, года проведенные в несправедливом изгнании ожесточили ее некогда любящее сердце, так что, даже песни царя поэтом и поэта царей Шломо уже не трогали его.

Дорис сделала шаг, уставившись в лицо опешившей от такой наглости соперницы, выпростала изящную ручку из-под багрянца накидки. Еще шаг, рука унизанная браслетами, пальцы золотые от перстней потянулись в сторону сидящего у ног матери мальчугана.

– Еще один царь-царевич. Еще один наследничек, – губы искривились в недоброй улыбке. – Дозволь царица… ах, да ты же не царица. Ты одна из… он хоть женился на тебе, или точно пленницу взял? Дозволь тогда не-царица полюбоваться на младших братьев моего Антипатра. Давненько я с детишками-то не баловалась, не играла. Не одарил бог, и лучник Котзе моему счастью длиться не позволил. Второго, третьего ребенка от царя понести да родить не дал.

Вот теперь всласть наиграюсь! – Сказала, что в рожу плюнула, ушла.

Нет, кому-то может и степной шакал лучший друг, и волк зубастый приятель, а лично я сразу же уразумел, что от Дорис, от Дориды подальше держаться следует.

Теперь Ирод должен был казнить ее единственного сына, и я был в этом с ним однозначно согласен.

Глава 42

Ирод страдал. Много недель он почти ничего не ел и не спал терзаемый кашлем и кожным зудом, с гниющей, готовой развалиться на части плотью и многочисленными язвами.

Он уже почти, что смирился со своей участью, но все равно страшился даже думать о казни Антипатра до поступления формального приказа императора.

Все жители царства без исключения знали о тяжелой болезни царя. И вот однажды во дворец явился начальник стражи, сообщивший, что около сотни молодых бездельников забрались на крышу иерусалимского храма, затем спустились оттуда на веревках до ворот, и сбросили позолоченного орла, украшавшего их. Поверженную птицу подельники озорников разрубили топорами уже на земле.

К стыду городской и особливо храмовой стражи, и те и другие прибыли, когда от золотого орла остались только щепки, но к счастью, разобравшись, в чем дело, удалось арестовать около сорока недоносков.

Свое поведение наглецы объясняли исполнением божьего завета о том, что де нельзя делать изображения живых существ. Тем не менее, с легкой руки Ирода в стране, я имею в виду разумеется города эллинского типа, было множество статуй людей, не то что животных. И не редко уже стены богатых вилл и дворцов евреев расписывались изображениями павлинов, змей и серн.

Я говорю это к тому, что задержанные за безобразием юноши родились и всю жизнь жили в тесном соседстве с этими, отчего-то не угодными их богу изображениями. А если они по каким-то своим надобностям забредали в Самарию, или прибрежные города, то там повсеместно стояли статуи богов и приравненных к ним земных повелителей. А, следовательно, с чего им вдруг пришло в головы восставать на вполне привычные и знакомые вещи. Нет! такое восстание было бы более уместно в начале царствование Ирода, когда он за неимением других украшений, вешал на стенах броню поверженных им врагов[131]. Помню, тогда Ирод думал, что хитро избежал осуждений, но явившиеся тот час делегации общин, ткнули царя носом, в то, что он, видели ли, начал поклоняться оружию и броне. Дикие люди!