Ипц

Кузьма сел на табурет и закинул ногу на ногу. Старик сидел, положив свои длинные худые руки на стол. Свечу он поставил рядом с собой. Кузьма заметил, что подсвечник в виде виноградной лозы явно позолоченный, если и вовсе не золотой. Он лучше разглядел и лицо старика. Оно показалось ему знакомым. Напрягая память, он лихорадочно спешил вспомнить, где он мог видеть это лицо. Ничего не получалось. Тогда он начал вспоминать всех стариков, виденных им в последнее время. Потом его осенило. Это же тот старик, что шел недавно с Меньшиковым под руку. Это же Казаков! О нем рассказывал недавно Меньшиков. «Серьезный старик. С таким надо осторожнее. Он все видит, все знает…»

— А как ты узнал, что Анатолий член нашего братства?

— Это уж мое дело. Я же не спрашиваю, зачем вам понадобилось толкать с обрыва старушку и устраивать представление на колокольне.

— Я говорю, что он милиционер, — прорычал Ефим.

— Не мешай нам разговаривать, — неожиданно и властно оборвал его старик. — Сиди смирно, не то выгоню.

Ефим, выругавшись одними губами, затих на своем табурете. Старик продолжал ласковый допрос:

— Ты разумный человек, и поэтому тебе ясно, что, если мы не захотим, ты не выйдешь отсюда. Тебе это ясно? — уточнил старик.

— Ясно, — проворчал Кузьма. — Вам тоже должно быть ясно, что если я отсюда не выйду, то вам тоже не захочется отсюда выходить. А чего мне бояться? — спросил Кузьма. — Съедите вы меня, что ли? Да и не логично мне вас бояться. Это вы должны меня бояться. Я этого дела так не оставлю.

Кузьма заметил, как побледнел Ефим, как у него затряслись руки. «Хорошо, хорошо, поверили, вернее, один поверил, а это хорошо».

— Ну вот что, — внушительно сказал старик, — поболтал — и будет. Все, что ты сказал, мы проверим. Если ты и вправду не служишь в милиции — нам повезло, значит нам нечего опасаться. Но выйти отсюда живым ты, извини нас великодушно, не выйдешь. Так нужно. Так я буду спокойнее спать эту неделю. Мы тебя сюда не звали, силой тебя сюда не тащили, пришел ты сам, и пеняй на себя…

— Интересно, а что вы скажете милиции, ведь она заинтересуется моим исчезновением. Мои ребята сами по себе, а милиция сама по себе. Она позовет к себе Музыкантова, спросит, куда мы с ним ходили, а он денек помолчит, потом расколется. Лично я его расколол за час. Там же сидят люди поопытнее меня. Там профессионалы!

— Ты еще очень молод, — заметил старик с сочувствием, — молод и горяч. Вот ты скажи, что бы ты подумал, если б нашел своего друга утонувшим?

— Интересно… — сказал Кузьма и переменил ногу.

— Вот смотри, — старик нагнулся и достал откуда-то из-под стола полуметровый кусок рельса. — Эта штука привязывается к человеку бумажным, толстым шпагатом. Потом… — он кивнул Ефиму. Тот вышел из-за стола и, нагнувшись, с видимым усилием поднял узкую каменную плиту. Снизу, из образовавшегося отверстия, повеяло соленым морским запахом и раздался громкий плеск воды. — Потом, — продолжал старик, — человек опускается в этот люк, а там море. Часа через три-четыре бумажный шпагат размоет водой, и человека, вернее труп, вынесет куда-нибудь в район Высокого берега. Утром, попозже, его найдут купальщики, и вскрытие установит, что смерть наступила в результате попадания воды в легкие. Человек захлебнулся, и сердце остановилось. Собственно, все так и произойдет. Экспертиза не будет заблуждаться.

— Интересно, — согласился Кузьма.

«Интересно, — подумал он про себя. — Похоже, что не треплется старик. Меньшиков предупреждал. Серьезная публика».

— Не ожидал, милый? — ласково спросил старик.

— Ловко, — признался Кузьма.

— Мы народ безобидный, — объяснил старик, — но, когда нам становятся поперек дороги, тогда приходится прибегать к таким вот жестоким мерам. Посуди сам, кто может мне гарантировать безопасность, если ты отсюда выйдешь не через этот ход? — И старик протянул свой высохший палец по направлению к дыре.

— По-моему, вы обойдетесь со мной помягче, — довольно равнодушно предположил Кузьма. — Ну, вот что, — нарочито растягивая слова, сказал он. — Все, что вы здесь говорили о моей дальнейшей судьбе, все это интересно и занимательно. — Язычок свечи всколыхнулся и потянулся к Кузьме. «Сзади открыли дверь», — определил Кузьма.

Он успокоился. Тяжелая, глухая ярость сменилась веселой отчаянной злостью, которая обычно предшествовала его самым рискованным и самым дерзким поступкам. Внезапно, словно» наступило просветление, он увидел один ход. Ход, который он все это время чувствовал подсознательно, ход, благодаря которому он не терял присутствия духа, но который до последнего мгновения оставался неясным.

Кузьма прошелся по пещере, словно что-то решая, затем решительно подошел к столу. Его руки оставались связанными, и он головой кивнул на Ефима.

— Пусть он выйдет, а мы с вами, Михаил Николаевич, тут поговорим.

Старик удивленно вскинул брови. В глубине его слезящихся, старческих глаз Кузьма увидел испуг. Старик никак не мог решить, что ему делать. Тогда Кузьма решил командовать.

— Выйди, тебе говорят. — Кузьма произнес это таким уверенным тоном, что Ефим невольно приподнялся.