ИПЦ

— Да все равно небось девочек разглядываешь… Давай сыграем. Умираю с тоски. — Кузьма знал наверняка, что Музыкантов не согласится, но ему доставляло удовольствие искушать его. Музыкантов очень любил играть в шахматы, особенно на станции, когда очень хочется, но позволял он себе это удовольствие только в чужую смену.

— Если тебе скучно, — строго сказал Музыкантов, — то иди крась шлюпку, а я, — он посмотрел на часы, — через сорок минут тебя сменю.

— Да брось ты эту трубу, выпусти ее из рук, давай сыграем одну партию.

— Я не могу на работе, — взмолился Музыкантов, — отстань ты от меня, пожалуйста, слезай отсюда, ты мне мешаешь нести вахту.

Музыкантов снова уставился в трубу левым глазом. Кузьма сел поудобнее, так, чтоб видеть его лицо, и сказал мягким голосом:

— Вот ведь ты какой порядочный человек, Музыкантов, не хочешь даже в шахматы сыграть со мной. Ты меня не любишь, Толя. А за что? То вещи у меня с Рудаковым стащили, то утопить меня со старшиной хотел, то игнорируешь меня. Зачем? Ведь это я тебя должен игнорировать и не любить. Ведь не я совершал такие гнусные поступки, а ты.

Музыкантов молчал и не отрывался от трубы. Кузьма сидел над ним и внимательно наблюдал, как багровеет его шея.

— Ты ведь думал, что никто не узнает, правда? Вот видишь, молчишь. Совестно. Мне тоже совестно за тебя… — Музыкантов продолжал молчать. — Теперь я ведь все расскажу ребятам. Я им скажу: «Посмотрите на этого человека, который только с виду такой тихий. Посмотрите на него внимательно, товарищи, — вот он, который не пьет водку и пиво, скромно ведет себя с молодыми девушками. Вот он, который самый прилежный и дисциплинированный спасатель. Не верьте — скажу я им — его кроткому виду. Он притворяется таким, чтобы скрыть свои страшные пороки. Он недавно обворовал своих же товарищей, а затем покушался на их жизнь и теперь спокойно смотрит им в глаза. Он гнусный лицемер. Осторожней с ним, люди. Он к тому же верит в бога, но это не мешает ему прикарманивать вещи, которые ему не принадлежат, а также сыпать сахар в бензобак…»

— Я ничего этого не делал, — еле выговорил Музыкантов. Кузьма видел, как дрожит труба в его руках.

— Конечно, конечно, транзисторы и фотоаппарат сами ушли из водолазки, а сахар из твоего кармана самостоятельно проник в бак. Завтра же утром, как все соберутся, все как есть расскажу ребятам. Пусть знают, с кем они имеют дело. А там уж сами они решат, как быть с тобой.

Он облокотился на перила и стал смотреть на пляж. Неожиданно его ноги поднялись в воздух, и Кузьма почувствовал, что готов вылететь с вышки вниз. Он уцепился руками за перила и оглянулся. Он увидел багровую от натуги и злости шею Музыкантова. Тот обхватил его ноги и пытался скинуть Кузьму вниз. Кузьма ударил ребром ладони по натуженной шее. Руки ослабли, и Кузьма встал на ноги. Музыкантов так и остался сидеть на корточках у его ног. Кузьма пожалел, что ударил слишком сильно. Он присел рядом с Музыкантовым.

— Ну что, болит? Что же ты так неловко? Осторожней надо. Так недолго и совсем сломать шею. — Кузьма посмотрел вниз. На мягком от солнца асфальте лежали обрезки рельс, предназначенные для мертвых якорей под буйки. Он снова перевел взгляд на Музыкантова. Тот так и сидел, скрючившись, спиной к нему, Внезапно Музыкантов выпрямился, в его руках сверкнула объективом подзорная труба. Кузьма перехватил его руку, вывернул, бережно вынул из безжизненной кисти подзорную трубу и положил ее на телогрейку. Потом немного отпустил руку Музыкантова и влепил ему громкую пощечину.

— Всякое терпение с тобой лопнет, — оправдался он. Музыкантов смотрел на него ненавидящими глазами.

— Все равно тебе не жить… — прошептал он.

— Ну, это ты слишком, — дружелюбно сказал Кузьма, — я еще поживу. Еще, бог даст, и женюсь. Ты не первый, не последний, кто говорит мне подобные вещи. Если б принимать все это всерьез, то никаких нервов не хватит. Так что ты не расстраивайся, все будет хорошо.

— Я все равно убью тебя… — сказал Музыкантов. Он сидел набычившись. По веснушчатым щекам его катился пот. Волосы на лбу слиплись. — Ты ничего завтра не расскажешь на станции. Я все равно убью тебя.

Кузьма улыбнулся. Эти страшные фразы Музыкантов произнес так неуверенно, словно он не угрожал, а просил что-то у него.

— Сколько тебе лет? — спросил Кузьма.

— Восемнадцать. Я все равно зарежу тебя сегодня…

— Зарежешь, зарежешь, — успокоил его Кузьма, — только не нервничай. Подожди, я сейчас свой паек принесу, и мы с тобой подкрепимся. Только ты никуда не уходи отсюда, я сейчас через пять минут приду.