Иприт

— Вы думаете, — услыхал он из окна, — что нам повредило ваше дурацкое проклятие…

— Господа, — перебил чей-то голос, — поставлена ли кругом охрана?..

— Поставлена всюду…

— А на крыше?

— На крышу сейчас пошлю…

Репортер замер и посмотрел на стену.

Стена была гладкая, как бильярдная доска.

Тогда он осторожно поднялся вверх, шаря руками по холодному камню.

Ничего, пустота, гладко, как выбрито.

А внизу голоса…

Стиснув зубы, репортер вытащил что-то из кармана и спустился вниз…

— Но если это так, — услыхал он, — то чем вы мне заплатите?..

— Эх, пропустил! — вздохнул репортер.

— Бриллиантами, — спокойно ответил голос.

Но в этот момент веревка задрожала.

— Ее режут, — подумал репортер, чувствуя себя как во сне.

Раз!.. лопнула веревка.

И оттолкнув с силой себя от стены, бедный газетчик полетел в бездну…

Прр… услышал он.

Парашют открылся… падение замедлилось…

— Слишком мало для сенсации, — уныло думал репортер, мягко спускаясь на землю среди густого дождя…

ГЛАВА 44 О некоторых действиях одного ПОЧТЕННОГО НЕГРА и о РАБОЧИХ, КОТОРЫЕ СЛИШКОМ СПОКОЙНЫ

Полиция Лондона — хорошая, спокойная, выдержанная полиция.

Полиция Лондона не вооружена, у каждого полицейского есть только дубинка.

Полиция Лондона почти никогда не дерется: англичане предпочитают драться в колониях.

Поэтому полиция Лондона пользуется популярностью среди населения…

Но чрезвычайно странно, что в рабочих кварталах последнее время перед рослыми полицейскими, стоящими на углах с приемниками радиотелефонов за спиной, стали останавливаться люди, по виду рабочие, и смеяться…

Постоит человек перед полицейским, посмеется и пойдет дальше, купит газету. В газете написано, например:

СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ ЧЕРНЫХ И БЕЛЫХ.

И засмеется…

С представителями администрации на заводах начали говорить снисходительно, угощать табаком… обнадеживать.

В порту начались разговоры, которые всегда начинались так: «Вот когда мы выспимся…»

У буржуазного Лондона мороз шел по коже от этого слишком хорошего настроения…

Прекратились депутации к членам парламента. Те сперва радовались, а потом начали беспокоиться…

Поехали сами в порт, в шахты, на текстильные фабрики.

— Что же вы не приходите, граждане? Мы вам помочь можем!

— Да знаете, не хочется. Мы обойдемся.

И не обращают никакого внимания…

Только иногда скажет рассеянно токарь токарю:

— Том, у тебя есть аппарат, сними депутата на память. Может быть, для музея пригодится.

— Хоть бы они бунтовали! — кричали в полиции.

Посылали провокаторов, но те или ничего не узнавали, или не возвращались вовсе… Похоже было, что заговора нет, а есть уверенность, что все скоро кончится… Дело осложнялось тем, что акции стремительно падали… цена доллара упала почти до ноля, и вся Европа бросилась закупать товар в Америке…

Возникла безработица, но рабочие ходили в хорошем настроении.

Шли какие-то слухи по городу, такие, какие ходят в армии за несколько дней до поражения.

Даже золото усиленно падало в цене.

Портреты профессора Монда исчезли из витрин. Его стали реже упоминать в газетах…

Одна солидная либеральная газета даже туманно начала намекать, что странное настроение в Лондоне, вероятно, объясняется легким безумием на почве бессонницы и хорошо было бы ввести сон опять.

Немного, конечно, так — часа два в сутки, столько, сколько спал Гумбольдт.

Статья эта произвела шум. Программа, выставленная ею, получила название «порция Гумбольдта».

Газеты начали агитацию — кто за двухчасовой, кто за полуторачасовой сон.

Военная цензура начала разрешать употребление этого слова…

Дискуссия вытеснила даже сообщения с театра войны. Однообразные сообщения о том, «что вчера была произведена вылазка разведчиков на купол храма Христа Спасителя» или что «снова обстреляна газовыми бомбами с радиоаэропланов русская низменность».

Возник даже вопрос о сокращении рабочего дня на десять минут.

Но рабочие не поддержали его и даже им не заинтересовались…

Какая-то газета пискнула по этому поводу о патриотизме и осеклась.

Все понимали, что дело не в патриотизме, а в чем-то другом.

Но в чем?

— В чем дело? — спрашивал Хольтен у Рокамболя, печально нюхающего решетку камина, — скажи мне, зверюга?

Рокамболь молчал.

— Целый день у камина, — размышлял Хольтен вслух, — и все равно — в какой комнате, и все равно — топится ли камин или нет… Даже скорее Рокамболю больше нравится нетопящийся камин. Он нюхает. Значит, он чует запах.

— Авто! — закричал негр в телефон и, прыгая со ступеньки на ступеньку со скоростью кирпича, падающего с постройки на голову прохожего, сбежал вниз.

Было время обеденного перерыва.

— Как бы не выдать его?.. — размышлял негр. — Шофер, — сказал он в разговорную трубку, — можете ли вы дать сейчас скорость свыше ста?

— Это запрещено правилами, мистер, — холодно ответил шофер.

— В таком случае остановите машину, я рассчитываю вас, я не желаю иметь служащего с таким ограниченным кругом обязанностей.

Машина остановилась.