Никто не плачет об этом человеке, даже те, кто послал его на центральную дымовую станцию шпионом, уже забыли его.
Он плывет вниз и возвращается к городу обратно… Долго еще будет плыть он, пока не поймает распухшее тело какой-нибудь бедняк-охотник за утопленниками, за их жалким платьем и премией, объявленной в газете.
Напрасно будет следить тот человек за объявлениями: никто не ищет его добычу. Этот рабочий пропал навек, у него украдено даже имя. Смит Пуль не погиб для света, нет, под его именем работает на станции усердный и ловкий рабочий. Он молчалив немного… Даже повторная прививка бессонницы, делаемая всем рабочим при поступлении на завод, не сделала его разговорчивым.
А это странно, отсутствие сна делало всех нервными, это ослабляло сдерживающие центры, и все были озлобленно болтливы.
Но Смит Пуль молчал. В краткие минуты отдыха он вытаскивал свою записную книжку и делал свои вычисления… Небось учился, хотел выбиться в люди… В самом деле, кто хочет умереть простым рабочим? В Англии это все равно, как желать умереть в рабочем доме.
Смит Пуль хороший работник, он достоин повышения, он не пьет, не таскается с женщинами, гуляет редко в Гайд-парке и всегда один.
Иногда он покупает цветы: красные розы и георгины — и отправляет их туда, в город богатых. Странный букет, странный адрес.
Ну, это его дело.
Смит работает в машинном зале, механиком у дизеля, дышащего спокойно и ровно.
И сам Смит всегда спокоен.
В его дежурство в машинном зале никогда не бывает никаких происшествий. Раз только внезапно заснуло трое рабочих.
Было арестовано все правление треста «Бессонница», но следствие не дало никаких данных.
Только у секретаря правления мистера Канолифа в книжном шкафу нашли полное собрание сочинений Льва Толстого.
Канолиф оправдывался тем, что Толстой хотя и был русским, но никогда не состоял в рядах Третьего Интернационала, и что читал он книги только для практики в языке.
Но все же временно он был задержан, само его участие в аресте Тарзана было заподозрено.
Ведь медведь оказался богатым и верноподданным, не оклеветан ли хозяин?
И мистер Канолиф попал в камеру, прежде занятую Рокамболем. Плачь над бедным Канолифом, читатель: авторы романа решили не освобождать его.
Бедный Канолиф, как он страдал от блох, оставленных Рокамболем.
Но и сам Рокамболь в своей роскошной вилле не был счастлив.
День и ночь проводил отощавший медведь перед камином, нюхая воздух и жалобно рыча. Хольтен не мог без слез смотреть на своего друга. Он достал из зоологического сада, почетным опекуном которого Рокамболь был назначен королем, ему медведицу. Но медведь, увидя нового гостя, так зарычал, что все поняли, что на медвежьем языке это значило «вон!».
Обиженную медведицу увезли обратно в ее клетку, а Рокамболь опять впал в свою беспокойную тоску.
Только Смит Пуль спокоен в этой краткой главе, его вычисления близятся к концу.
Берегись, Лондон!
ГЛАВА 38
ХОРОШО МОРЕ ОКОЛО НЬЮ-ЙОРКА
Главное — в нем никогда не бывает холодно потому, что его отапливают снизу трубами.
Народу купается в этом море так много, что берег кажется пестрым, как лоскутное одеяло, столько людей в желтых, красных и голубых костюмах лежит на песке.
В воде играют в пятнашки, катаются на особых каруселях, строят слона и беспрерывно снимают друг друга в фотографии.
Над водой и берегом стоит, если нет ветра, запах пота и пудры. Мусору столько, что вы ложитесь в песок, как в пепельницу.
Но даже богатые люди прилетают сюда на гидроплане выкупаться, потому что здесь шумно и много женщин. Среди этих сотен тысяч купающихся людей никто не обращает внимания на белокурого стройного человека в светлом костюме.
Но молодой человек не был тщеславен. Казалось, что он даже наслаждался своей неизвестностью, спокойно ел бананы, потом надел полосатый купальный костюм и сел обжариваться на солнце.
— Увы, — сказала его соседка, женщина лет двадцати, одетая в яркий желтый костюм с черной отделкой и сидящая перед маленьким переносным радиоаппаратом. — Увы, — сказала она, явно обращаясь к своему соседу, — он не отвечает.
— Это очень невежливо с его стороны, — ответил человек в полосатом костюме.
— Да, я разговаривала с ним до самого Ла-Манша, а теперь он не отвечает уже два дня.
— Дорогая, зачем он вам, все равно даже ваш прекрасный аппарат не даст вам возможности танцевать с ним и есть мороженое на его счет на расстоянии, а я приглашаю вас исполнить купальное шимми.
— Но помните, только шимми, — ответила женщина, и через минуту они танцевали модный танец, так близко прижимаясь друг к другу, что, очевидно, им оставалось только после этого ехать или в гостиницу, или купаться в нагретой воде.
Они выбрали третье. Сели есть мороженое.
— Чудесное мороженое, — болтал молодой человек, облизывая ложку, — и главное, без всяких фокусов.
— Нет, знаете, я ела настоящее чудесное мороженое в день явления Кюрре… Ах, это было не мороженое, а мечта… Святое мороженое…
Но и не святого мороженого женщина съела столько, что ее спутник начал жаться и хмуриться.