Иприт

— Обычно не берем, а в этот раз едет с нами компания на мыс Доброй Надежды, потому что мы идем с одной только остановкой, и им не стоит неделю ждать пассажирского парохода. Богатые люди едут, товарищ, — продолжал матросик, — сундуки везут, как дома; у одного сундук несло четыре человека, и, говорят, в том сундуке одни его брюки, и все новые. Не то, что у нас, — у нас одно и есть — выпить… Лучше скажи мне, русский, где у вас пьют.

Пашка ответил сейчас же, с готовностью, но так тихо, что услыхал его только сосед.

Матросик ушел мгновенно: его как ветром сдуло, и Пашка остался один.

— Мыс Доброй Надежды, — сказал он, — хорошее название для безработного. И не первый раз слышу. Живут там буры. И буров знаю, это:

Трансвааль, Трансвааль, страна родная…

— Хорошо поехать в знакомые места. А здесь не будет добра потому, что мы аэроплан об лес разбили и лодку чужую аннексировали. Решено, едем в Добрую Надежду. Согласен? Дороги 22 дня.

Мешок зарычал одобрительно, встал дыбом и двинулся. Пашка едва сбил его подножкой, взвалил на плечо и зашагал вдоль стандартов.

Через два дня охрана у ворот порта была удивлена тем, что грузчики леса, работающие у 121 пакгауза, вышли с работы все в новых брюках.

Это были ослепительные брюки — в полоску, белые для лаун-тенниса, замшевые рейтузы для верховой езды, специальные для гольфа, совсем другие для крокета — и все новые и со складкой.

Грузчики шли в синих блузах, покрытых смолой и опилками, взявшись за руки, широким рядом. Штаны их сверкали, как модный магазин на Кузнецком.

— Что за штанная демократия? — спросил сторож.

— Подарок империалистов, — ответила ему шеренга и с хохотом прошла дальше.

Так как хищений в порту не было, то сверкающие штаны были пропущены беспрепятственно.

В это время, погрузив спички и взяв на борт всех пассажиров с их багажом, пароход «Ботт» уже прошел с лоцманом Морской канал, миновал Ревель, прошел в виду шведского берега и, не заходя в Копенгаген, прошел через Кильский канал в Северное море.

Море было все время спокойно, пассажиры весь день проводили на палубе, лежа на полотняных лонгшезах и загорая коричневым морским загаром от весеннего солнца.

Пароход «Ботт» не был специально приспособлен для пассажиров, и поэтому они не имели на нем ни танцевального зала, ни даже кинематографа. Но это придавало путешествию своеобразную прелесть: путешественникам казалось, что они настоящие моряки, живущие суровой матросской жизнью.

Им не хватало только приключений: пароход шел так спокойно, что можно было играть даже на бильярде.

— А знаете, — сказал молодой лорд Г., едущий вокруг света с целью осмотреть все места подвигов своих предков, бывший уже в Архангельске, где его отец при оккупации города завоевал два самоедских племени, и сейчас направляющийся в Южную Африку, чтобы осмотреть место сражения своего деда с бурами, оттуда в Индию, в которой прадед был убит при восстании сипаев, и в Новую Зеландию, где маори съели его прапрадеда. — Знаете, — сказал лорд, — я, кажется, открыл на этом пароходе тайну.

— Какую тайну, лорд? — спросил собеседник, рослый молодой человек, печального вида, представитель южноафриканского футбольного клуба, только что проигравший соединенной команде Ленинград-Волховстрой матч 3 против 11. — Какую тайну может иметь этот пароход, набитый деревянными палочками? Здесь тайна есть только у нас, двенадцати футболистов, — мы боимся, что дамы, едущие на пароходе, узнают о нашем поражении.

— Моя тайна романтичнее, — ответил лорд. — Вы знаете, из отдушины трюма слышен звериный вой!

— Вой собаки!

— Нет, крупного хищника. Я думаю, что эти русские дикари упаковали свои дурацкие спички, не отсортировав от них медведей, которыми усыпана, как перцем, их дурацкая страна. Хотите послушать?

И молодые люди отправились в сторону капитанской рубки.

Действительно, из изогнутой горловины отдушины доносился сдавленный рев или вой.

— Вы знаете, лорд, — сказал футболист, — по-моему, там в трюме два зверя — один ревет, другой воет: прямо русская музыка. Доложим капитану.

— Капитан занят, — возразил лорд, — он все время говорит по радио со своей любовницей. Кажется, разговор интересный, я пробовал подслушивать своим приемным аппаратом: он сплетничает ей о пассажирах, а она — о своем муже. В промежутках они играют в шахматы. Я проверяю их ходы по своей доске, но мне это уже надоело.

— Мы ничего не расскажем капитану, — у нас должно быть свое развлечение на 20 оставшихся дней пути.

— Я берусь выследить зверя; мое ружье для охоты со мной, и, клянусь филейной частью моего сжаренного маорисами прапрадеда, я первый в мире убью медведя в спичечных зарослях.

— Итак, до ночи.

Друзья разошлись.

Пароход между тем уже был в середине Ла-Манша.

Ночь на этот раз наступила раньше захода солнца: внезапно на воду упал туман — так густо, что с середины палубы не было видно борта. Пароход пошел тише, крича сиренами и звоня в колокол.

Где-то справа и слева кричали и звонили другие пароходы. Туман был бледно-серого цвета, цвета морской воды.