iPhuck 10

Особенно хочется отметить здесь замечательную работу уже ставшего легендой небинарного орифайса айфака-10. Среди множества технических инноваций в знаменитой «singularity» есть и датчик пенетрационной эрекции. Именно это нововведение и позволяет режиссеру добиться такого поразительного эффекта независимо от потенции зрителя.

В пассивном режиме (при отождествлении с Маре) зритель познакомится с невероятными возможностями фирменного дилдо в режиме «soft power» – независимо от возраста и физической формы ему или ей нетрудно будет установить параметры так, чтобы стопроцентно удержать дилдо от пенетрации своим собственным сфинктором, полностью пережив заложенную в сценарий эмоцию и идею.

Лицо Маре в этой сцене – почти предсмертная маска из финальной сцены «Вечного возвращения», только кажется, что его черты искажены не болью, а страстью. Борьба подходит к своей кульминации, и в самый критический момент, когда фон Брикен – и зритель вместе с ним – уже почти врывается в пещеру страсти, Маре вдруг улыбается и спрашивает:

– Отличается ли сеть тела от других сборок машинности?

Фон Брикен узнает одну из тех фраз Кокто, которые ему не смогли разъяснить даже берлинские специалисты.

В этот момент транскарниальный стимулятор посылает сквозь сознание зрителя волну ресантимента, а сфинкторное кольцо орифайса сжимается, окончательно выталкивая фон Брикена – и его айфак-соглядатая – из преддверия недостижимой Олимпии. Следует долгий обмен взглядами (смеющееся арийское солнце в глазах Патриса и недоверчивая, свежая, еще не осознавшая свою вагнеровскую глубину боль фон Брикена), а затем… из-за окна доносится нетерпеливый гудок клаксона.

Фон Брикена ждет машина. Не прощаясь, он коекак застегивает штаны и сбегает – вернее, осыпается вниз по лестнице. Маре с кривой улыбкой глядит ему вслед с ложа; его глаза пусты и мечтательны; в руке – кубок, в волосах – виноград.

Вот из-за этой секунды высокого катарсиса и стоит смотреть «Résistance». Именно здесь зритель заглядывает на секунду в загадочную французскую душу – и понимает, почему послевоенный мир провозгласил эту нацию народом-победителем. Ни одна английская бомба не смогла бы ударить в сердце фон Брикена и олицетворяемого им нацизма сильнее, чем сделал это только что малыш Жанно.

Подведем итог. Кончаловски кидает в нас целый клубок смыслов. Их избыточно много, но это уравновешивается тем, что распутать их до конца по плечу далеко не каждому. Впрочем, не каждому такое и нужно.

«Résistance» – это тончайшая стилизация, как бы взгляд из одной страты прошлого в другую. Кончаловски дискутирует не с современными голосами, а с еле слышным эхом гипса, и делает это так тихо, что непосвященные не услышат ничего вообще.

Что же это за эхо?

Историки литературы, возможно, вспомнят «The Kindly Ones» Джонатана Литтелла, но фон Брикен не внушает такого омерзения, как герои Литтелла, и подобная параллель зыбка и поверхностна.

Куда более отчетливая гипсовая рифма к «Résistance» – это роман Мишеля Уэльбека «Soumission»[27], повествующий о ползучей исламизации Франции. И вот здесь полемический посыл настолько очевиден, что мы даже рискнем предположить: Кончаловски специально выбрал в качестве названия антоним.

ПОДЧИНЕНИЕ? НЕТ! СОПРОТИВЛЕНИЕ!

Кончаловски, в отличие от французского романиста, исторический оптимист – и его ответ Уэльбеку следует понимать так: да, Франция ляжет и под Ислам тоже, но горе всему тому, подо что она легла! Сопротивление неотличимо от субмиссии, но шип гнева прорастет и поразит врага в сердце. Поистине, грозное и многозначительное пророчество; запомним его – отзовется ли эхом реальность? Как знать, может быть, именно через Париж пройдет первая трещина в монолите Халифата…

Наше ревю может показаться излишне апологетичным; скажем, наконец, несколько слов и о недостатках этого шедевра – или о том, что кажется нам таковыми.

Даже ученики знают: лучше всего обрывать повествование в момент разрешения главного конфликта. Фон Брикен погиб прямо перед нами; его смерть отразилась в глазах Жанно, и дальнейшее развитие событий тривиально и избыточно. Напряжение уходит, хоть здесь айфильм и становится ненадолго цветным.

Зачем-то Кончаловски решил снять смерть героя еще раз.

Курская битва; дымы. Фон Брикен в камуфляже бежит в атаку; его сшибает русская пуля. Он падает, обливаясь кровью. На миг ему мерещатся солнце и Патрис. The rest is credits, как сказал Шекспир (кстати, багровые заключительные титры над дымным полем очень хороши).

Конец интерактивен (предупреждаем, что сейчас последует небольшой спойлер).

Если за сутки до последней встречи с Маре фон Брикен отдастся своему шоферу (для этого надо приклеить на потолок спальни фото голого Патриса, а потом свистнуть два раза в лежащий на столе свисток), то в финальной сцене эсэсовец будет бежать по полю медленнее, покроет на сто метров меньше, и его убьет не пуля, а вихрь огня из врытого в землю фугасного огнемета. В фильме довольно много ветвлений вроде этого – но перечислять их мы, конечно, не будем. Explore!