Иов

Впрочем, ходили слухи, что я оказался не единственным, кто обжегся на общении с супругой этого нелепого прекрасного поэта.

Лет через десять-пятнадцать я приехал из Израиля наводить культурные мосты между нашими странами. В числе разнообразных мероприятий (израильское радио, телевидение, газета и пр.) я провел семинар еврейских русскоязычных литераторов и как отчет о семинаре выпустил альманах «Семь-сорок». Поскольку я не держал зла, то предложил участвовать в нем и Вениамину Михайловичу (так я к нему по приезде обращался). Он с радостью согласился, тем более что получил за свои стихи нешуточный по тем временам гонорар. Когда я зашел к нему, чтобы расплатиться, я услышал от Клавдии Тимофеевны знакомую фразу: «Гриша, ты единственный близкий человек, который остался у нас»…

По мере продвижения текста – я этого не замечал – сама атмосфера становилась главным героем поэмы. Действующие лица жили внутри нее. Люди и звери то проявлялись из интонационных потоков, то вновь растворялись в них.

«Солнце в белую точку сошлось, дорастя до зенита,
и застыло над станом, и в едком растущем пару/
кони попеременно едва поднимали копыта/
от зудящей земли \ и сдували с ноздрей мошкару./

Давление строф приобретало излишнюю плотность, каковая прорывалось в реальность хадеевской кухни и охватывала ее вместе с хрестоматийными персонажами хадеевского быта.

Это чистилище, верней, грязнилище, как и положено, вмещало и семь пар чистых, и семь пар нечистых.