Иосиф Сталин. Последняя загадка

– Как только я умру, Фудзи, на мою могилу нанесут много мусора. Но ветер истории развеет его. Если ты еще будешь жить, Фудзи, ты должен написать правду. Я знаю, ты по-прежнему пишешь свои дерьмовые «Записьки». Прочту, когда тебя арестую, проверю, что ты пишешь… Пока напиши туда следующее: «Коба всегда был революционером»… Ты мещанин, Фудзи. Ты любишь дочь, покой, как все обыватели. Я, Ильич, Троцкий – мы якобинцы. Мы мыслим не обыденщиной, не жалкими отдельными судьбами, но целыми классами, целыми странами. Мы дали миру величайший эксперимент победоносной социалистической Революции в самой косной стране. Мы великая лаборатория планеты Земля… Да, мы жестоки. Мы поставили на пулеметы кулака, аристократию… да что их! Мы даже своих не пожалели! Разве я не знаю, сколько жизней партийцев унесли чистки? Но перед расстрелом Григория (Зиновьева) я послал ему записочку: «Помнишь, Григорий, как ты призывал нас избавиться от левых эсеров? Ты требовал расстрелять их для блага Революции. “Для блага их же идей”, – написал справедливо ты. “Когда головни догорают, попытайтесь затоптать их сапогами”, – это тоже твои слова, Григорий. Верные слова! И сегодня товарищ Сталин затопчет вас во имя единства партии, во имя будущей победы всемирного пролетариата – дела, которому мы с тобой отдали целую жизнь». Но он не осознал, не хотел умереть, жалкий человек!.. Я им всем посылал записочки. И Бухарчика не оставил. Написал: «Николай, ты не разочаровал Кобу. Ты понял, что задача у товарища Сталина планетарная. Но когда-то ты сам призывал применять к оппозиции моральную и физическую гильотину. Сталину, ученику Ильича, выпала эта миссия. Суровая. Прощай». Он тоже не проникся. Плакал… Как же, без него останутся жена и ребенок! Какая обывательщина! Запиши… и несколько раз запиши… слова Ильича: «Революционеров старше пятидесяти надо отправлять к праотцам, иначе они становятся тормозом идеи, которой до этого посвятили жизнь». Троцкий очень любил повторять эту мысль, но осуществил ее Коба.

Он шел по аллее, не забывая бить валенком попадавшихся охранников.

И все говорил, говорил. Молчаливый прежде Коба стал словоохотлив, как все старики.

– Люди – всего лишь винтики в колесах Истории. Задача у руководителя одна – чтобы они все вращались в нужную сторону. Не рассуждали, но работали на светлое будущее. Оппозиция хотела рассуждать и мешать… и «стали сволочью», как любил говорить Ильич. Во имя их же идей их пришлось расстрелять. Сейчас, Фудзи, мне выпало счастье закончить миссию. Я хочу уйти, сделав социалистическим весь мир. Всемирная Республика – вот моя миссия. Мечту Ильича, мечту Троцкого, Григория (Зиновьева), Бухарчика осуществит Сталин… Пошли обратно, а то холодно. Не то, что сейчас у нас… Ты часто вспоминаешь нашу маленькую родину?

Коба шел чуть впереди, тихонечко напевая свою любимую «Сулико». Я за ним.

– «Я могилу милой искал, но ее найти нелегко. Долго я томился и страдал…» – пел Коба.

Я уже готовился вступить в песню – подпевать, он это очень любил. Но Коба вдруг на миг прервал песню. Только на миг. И в тишине я явственно услышал его слова… даже не слова, а бормотание:

– Бедный… бедный… бедный Серго!..

Я облился потом.

– «Ты ли здесь, моя Сулико?» – продолжал задумчиво напевать Коба, а потом – без слов: – Тира-ри-ра-ра-ра… – И опять его бормотание: – Бедный, бедный Камо… – Он запел сначала: – «Я могилу милой искал…» – Пел и бормотал: – Бедный… Бедный… Авель…

Да, он вспоминал имена наших товарищей, наших прекрасных друзей, наших великих друзей – всех, кого погубил. Долго он пел «Сулико». По многу раз пришлось ему повторять одни и те же куплеты, чтобы назвать каждого…

А я все шел за ним, ошалев от ужаса.

– «Долго я томился и страдал, где же ты, моя Сулико?..» – И вдруг он обернулся ко мне: – Нету их! Нету нашего Серго!

В его глазах стояли слезы, клянусь! Я не выдержал, тоже заплакал и бросился ему на грудь.

Мгновенно лицо его вспыхнуло яростью. Толстый нос и пылающие желтые глаза приблизились вплотную ко мне. Он заорал, отталкивая меня:

– Нету Серго! Нету Авеля! И Папулии нету! Никого нету! Все вы хотели убить Кобу! Не вышло, блядьи дети! Он сам всех вас убил!

И ринулся обратно по аллее, ловко ударив валенком в зад не успевшего вовремя отскочить в кусты охранника.

Я медленно побрел на дачу. Думал ли я, что он меня арестует сейчас? Нет, это не в его правилах… Но я точно теперь знал: это случится.

Я подошел к даче. Ко мне тотчас направился охранник. Вежливо объяснил, что товарищ Сталин пошел спать и велел мне отправляться домой.

Я не спал ночь. И следующую ночь тоже. Я ждал.

Но ничего не произошло. За границу он меня выпустил.

В самолете я вспоминал (и до Страшного суда не забуду), как он шагал по аллее, пел нашу песню и бормотал наши имена. И плакал…

Мы, грузины, умеем любить своих друзей… несмотря ни на что! «Легче перенести смерть брата, чем смерть друга» – такая у нас пословица.

Юбилей

К сожалению, я не видел самого грандиозного зрелища – семидесятилетия Кобы. О праздновании в Большом театре прочел в английской коммунистической газете.