Иосиф Сталин. Начало

— Из Екатеринбурга.

Наша газета «Правда» не так давно напечатала сообщение о расстреле в Екатеринбурге царя Николая II. Надо сказать, что на фоне голода и крови полыхавшей в стране гражданской войны расстрел прошел как-то незаметно. Тем более что про наследника и про женщин — царицу и дочерей — сообщалось, будто они «эвакуированы в надежное место». Но уже тогда среди партийцев пошел слух о том, что на самом деле расстреляна вся семья — царь, царица, их сын и четыре дочери, даже слуги и врач. Слух этот был мне очень неприятен. Я ненавидел Романовых. Но расстреливать беспомощных девочек, подневольных слуг и врача!.. Это недостойно нашей Революции. Я предпочитал, как и многие наши, думать, что все это неправда. Но теперь, глядя на «камешки»…

Я осторожно спросил Юровского:

— Это что же, их вещи?

Он ответил глухо:

— Хорошо, что именно эти бриллианты послужат Революции.

— Нет, — сказал я. — Не подходит. Их трудно будет продать и перепродать в Европе. Они могут быть известны ювелирам. С этакими драгоценностями продавца просто арестуют, а предметы вернут уцелевшим Романовым.

— Хорошо, выберешь сам — поскромнее.

Он предложил мне поехать в Государственное хранилище ценностей, или, как его называли тогда, Гохран.

Но автомобиль не завелся. Добираться до Гохрана на трамвае не решились. Трамваи ходили редко, с них гроздьями свисали люди. Свисавшие подвергали себя огромному риску. Появились пьяные лихачи-шоферы чекистских грузовиков, которые любили промчаться впритирку с трамваем — попугать свисающих. И не один был случай, когда они «сбривали» своим кузовом с десяток несчастных людей.

Пока дожидались нового автомобиля, Юровский попросил чаю. Принесли. Я выставил головку сахара, полученную утром в чекистском пайке.

…Оказалось, этот Юровский видел последние минуты жизни царской семьи. Он командовал расстрелом. Хрустя сахаром, он впервые рассказал мне все, что случилось. («Впервые» — потому что с тех пор, как мы подружились с этим фанатиком, он только об этом и рассказывал. У него было какое-то помешательство. О чем бы с ним ни говорили, он переходил к рассказу о расстреле Романовых.)

Попытаюсь передать его монолог, который я слышал много раз.

— Все, что я говорю, останется тайной навсегда, — так он обычно начинал. — Царя стрельнул я, — прихлебывая чай, он захрустел сахаром… И этот хруст был, как хруст ломающихся костей, как пародия на выстрелы, о которых он вспоминал. — Я прочел им приговор… там три строчки было. И тотчас стрельнул, царь — навзничь… фуражка в угол отлетела… За мной все стали палить. Нас — целая команда, двенадцать человек. Беспорядочная стрельба. Царица упала следом… Слуга царский, врач… Но с детьми повозились! Девиц никак ликвидировать не могли… Помещеньице маленькое, метров тридцать, а пули… пули отскакивают от девиц и летают по подвалу, рикошетят, одного из нашей команды даже поцарапало. Палим, палим, как сумасшедшие, палим — и ничего, они все живы! Малец-наследник ползает по полу, шевелится, как раздавленный таракан… Я в дым вошел и двумя выстрелами в голову покончил с его мучениями. А девицы все живут… Две на коленях стоят у стены, руками головы от пуль защищают. Наконец и они упали… Все Романовы на полу лежат… Начинаем выносить на носилках трупы. И тут расстрелянные девицы стали… подниматься в носилках и совсем свели нас с ума! Расстрельная команда обезумела… Докалывали их прямо на полу штыками. И опять загвоздка — штык в них не входил… Как ты думаешь — почему такое было? Нет, Бог оказался ни при чем… Хотя и я грешным делом подумал! Только когда хоронили и одежду сжигали, мы все поняли. Когда девиц раздели, в корсажах сверкнуло. Они бронированные были — в корсажах оказались зашиты бриллианты… А царица вся нитями жемчужными обмотана… Видать, бежать готовились. Я лично снимал эти драгоценности с тел царицы и дочерей… Бронированные девицы, бронированные… — повторял и повторял Юровский и прихлебывал чай, а глаза у него становились совсем безумные. Казалось, вот-вот истерика с ним случится, а он все бормотал: — Оттого они нас мучили, девицы… и сами мучились! А царица хоть все тело опутала нитками жемчуга, но жемчужины пропустили пулю. С первого залпа отдала концы… Отдала концы… — опять повторял и повторял он.

«Тронутый» был человек. И дочка его, красавица, этакая библейская Суламифь, всегда молила его перестать рассказывать. Я за ней приударил, что греха таить. Любимая была дочь, член ЦК комсомола. Коба в тридцатых отправил ее в лагеря. Слышал я, она вышла только после смерти Кобы. Семнадцать лет там пробыла. Нетрудно понять, что с ней там делали… Я думаю, у Юровского на этой почве язва и открылась! Нервы! Ни дочки, ни любимых товарищей — никого Коба ему не оставил. Весь уральский Совет в 1937 году расстрелял. Но самому Юровскому — все-таки исторический персонаж, цареубийца — умереть своей смертью разрешил… Я к нему ходил в Кремлевскую больницу. В палате он лежал один, двух его соседей, одного за другим, прямо с койки привезли к нам на Лубянку — расстреляли. И Юровский вскоре поспешил умереть.