Йоше-телок

— Исроэл-Авигдор, пойди к ребе и скажи ему, что я должен уехать. Меня ждут генералы. Так и скажи — генералы.

Но ребе и слушать не желал.

— Э, — говорил он, — я сам его позову, когда понадобится…

Гурвица уже начала раздражать вся эта история.

При всей своей преданности хасидизму он был человек влиятельный, вхожий в дома важных персон. Ему не раз случалось пить вино с помещиками и офицерами, а порой и обедать с ними, и притом с непокрытой головой, да и пища эта была не вполне кошерна. В Петербурге он даже ходил с ними в трактиры, где не всегда вел себя так, как надлежит еврею. А в поездках, в лесу, когда молодая гойка, жена лесника, мило улыбалась ему, стягивая с его ног сапоги перед сном и прося повысить мужу плату, — он не отказывал, нет. Он с большим удовольствием позволял ей в знак благодарности целовать его холеную волосатую руку и приказывал погасить лампу…

Эти грехи, о которых он не раз тяжело вздыхал, вносили в его веру некий разлад, и даже — на некоторое время — чувство вседозволенности. Он сердился и на самого ребе. «Ребе есть ребе, — подумалось ему, — а дело есть дело». И он взбунтовался.

— На нет и суда нет! — в сердцах сказал он Исроэлу-Авигдору. — Поеду не попрощавшись.

Но быстро раскаялся в этом. Он вспомнил, что дела его не всегда в порядке, что у него нет недостатка в доносчиках и завистниках. К тому же ад — это не шутки. Там людей жгут и жарят, ой, Отец наш небесный… Читать Талмуд он не умеет; молитву порой читает наспех, глотая слова. В разъездах ничего не успеваешь, не только дневную молитву, но даже талес и тфилин надеть. И грешить случается. Ай, да еще как грешить, Боже всемогущий!.. А Бог помнит все и все отмечает. Он мстительный, Он даже за грехи отцов взыскивает с детей. Человек нуждается в милосердии, в ком-то, кто просил бы за него Бога, в цадике. Бог любит Своих цадиков, а тем, кто содержит Его цадиков, Всевышний прощает грехи. Правда, Его цадикам много чего нужно. Им нужно ездить на воды вместе с женами, детьми и внуками, им нужен шелк, и атлас, и бархат, и меха. Их женам нужны драгоценности, золото. К тому же у них, у цадиков, много детей. Они постоянно что-нибудь празднуют, поэтому им нужно серебро, бриллианты, жемчуг. Но они этого достойны. Благодаря им есть на кого положиться, есть кого попросить о помощи в случае болезни, Боже сохрани, или доноса. Есть на кого опереться. Хорошо, когда можно на кого-то опереться, даже если ты богач. Что за создание этот так называемый человек!..

И Гурвиц пожалел о своих дурных мыслях, раскаялся в резких речах. Он склонил голову, поразмыслил, порассуждал: быть может, есть какой-то смысл в том, что ребе не хочет с ним прощаться. Быть может, он что-то прозревает. Возможно, опасность, донос, Боже сохрани, а то и вовсе страшное злодейство, да защитит нас Всевышний от такого. Мир полон доносчиков, грабителей, завистников.

И когда после недели размышлений и трепета к нему наконец пришел Исроэл-Авигдор с пылающим лицом и таинственно сказал: «Реб Палтиэль, ребе зовет вас к себе!» — он пошел к нему покорно, смиренно, с верой, готовый сделать все, что потребует ребе.

Ребе встретил его радостно.

— Садись, Палтиэль! — улыбнулся он. — Садись.

Он подошел к шкафчику, достал коврижку, вино, налил до краев серебряный кубок для гостя.

— Ребе, — пытался протестовать тот, — ну зачем же вам утруждаться…

Но ребе его не слушал и лил так щедро, что много пролил на стол. Палтиэль увидел в этом добрый знак — знак удачи, благополучия и денег. Ребе протянул ему руку. Держа волосатую, крепкую руку богача в своей мягкой хасидской ладони, он торопливо говорил:

— Ну, Палтиэль, я вижу, что ты напуган. Тебе нечего бояться, мы станем компаньонами и купим этот лес. Такова воля Всевышнего, я это вижу…

Тот не сказал ему ни слова поперек.

— Дай нам Бог удачи! — ответил он, пожал руку ребе и выпил плохого вина, которое габай Исроэл-Авигдор делал сам, а продавал на хасидских застольях под видом венгерского.

Распрощавшись с Гурвицем, реб Мейлех с большой охотой, выпуская густые клубы дыма, закурил гаванскую сигару, оставленную ему богачом; он потирал руки от удовольствия и бормотал:

— Да славится Его святое имя.

Затем он сел за стол, выпил кубок вина и закусил коврижкой. Это привело его в приподнятое настроение, напомнило о празднествах, о скорой свадьбе с девицей-сиротой.

Реб Мейлех наморщил лоб, силясь увидеть ее лицо; но он не знал, как она выглядит, поэтому вызвал в памяти расплывчатый образ своей третьей, умершей жены.

Потом он поспешно взял чернильницу, перо и, хотя только что послал письмо дяде девушки, сразу написал и второе: о том, что, даже если он, дядя, сейчас должен отправляться собирать деньги, пусть он отложит это на другой раз и приезжает в Нешаву. А деньги эти ребе, с Божьей помощью, вернет ему вдвойне, сторицей вернет.

«Теперь я могу себе это позволить», — подумал он, вспомнив об их с Палтиэлем лесе. Все, волей Всевышнего, пройдет хорошо, он был уверен в этом — и евреи не станут, Боже сохрани, писать донос. Они же, слава Богу, все-таки евреи.

Глава 5