Ёксель-моксель

— Ногу отсидел.

Через полчаса к ампутации созрела вторая конечность. Баба Мотя тоже периодически толкала деда в бок:

— Застегнись!

Дед судорожно хватался за насмерть застегнутую на замок и две булавки ширинку. А москвич с кривой физиономией недоумевающе смотрел на дергающегося с частотой отбойного молотка Никиту, на деда, то и дело хватающегося за причинное место. Только Гена сидел тихо, со смертной тоской в глазах. Он вспоминал, как славно гуляли без москвича раньше.

В прошлом году в три часа ночи давай в фанты играть. Деду Макару досталось с балкона овцу изобразить. Взбрыкивая, зарысил дед на четвереньках на балкон, откуда на всю округу заголосил:

— Бе-е-е-е!..

Жалостно так. Глупая овечка от отары отбилась, боится, что на шашлык наденут. Отблеял дед Макар и только за рюмку — сольный номер отметить, — звонок в дверь. Лейтенант милиции.

— У вас, — строго спрашивает, — на балконе сельхозскотина?

— Ага, — дед Макар цветет.

— В частном секторе, — говорит милиционер, — похищена овца. Надо провести опознание.

— Запростака, — хохотнул дед Макар, упал на четвереньки и, бекая, пробежался по комнате.

— Косим под психклиента? — не улыбнулся милиционер. — Так и занесем в протокол.

— Мил человек! — пришла в себя баба Мотя. — Какой протокол? Старый дурак напился. Но ничего мы не воровали. Смотрите сами…

— Успели перепрятать! — заглянул милиционер на балкон. — Придется пройти в отделение.

От волнения дед Макар в секунду расстегнул все пуговицы на ширинке.

— Вы че? — отпрыгнул от него милиционер и достал наручники. — Гомик?

— Точно, — сказала баба Мотя. — Убила бы, какой комик. Продыху от его надсмешек нет. Доблеялся, старый козел!

— Я имел в виду, что он гомосексуалист!

— Какой там сексуалист! Давно уже, слава Богу, с этим не пристает.

— А че тогда на меня ширинку нацелил? Я же при исполнении.

И забрал деда.

Не успела баба Мотя утереть слезу и снарядить дочек выручать папу родимого, как грохот в дверь:

— Откройте! Милиция!

Дед Макар в милицейской фуражке и в обнимку с недавно арестовавшим его лейтенантом, у которого в руках бутыль самогонки.

Оказывается, милиционер — это племянник соседа снизу, приехал к дядьке в гости из Абакана. Ну, и решил подшутить.

Славно всегда гуляли. Нынешний праздник летел, как говорил в таких случаях дед Макар, корове в подхвостицу…

Баба Мотя всю жизнь угощения делала тазами. Таз пельменей, таз колдунов — вареники с капустой, — таз винегрета… На этот раз тазы были практически нетронутыми. Мужикам на сухую в горло не лезли ни пельмени, ни колдуны…

— Хватит! — в один момент хлопнул по столу дед. — Спать!

На часах еще и двух не было. И это сказал дед Макар, который, как правило, в Новый год куролесил до следующего вечера. Приткнется где-нибудь на полчаса, проснувшись, пуговицы застегнет и опять гулять. Тут отрезал: «Спать!» И все согласились.

Гуляли они в однокомнатной квартире сына Генки. В своем добротном частном доме привечать гостя баба Мотя наотрез отказалась — не с деревни, чать, он приехал. У Генки имелся дефицит спальных мест. Женщины выбрали диван-кровать и покатом поперек лежбища разместились. Мужикам постелили на полу, гостю — на кухне, на раскладушке.

Мужики суровым строем лежали под елкой. Не спалось. Червь недовольства точил их. Один всех троих. Большой и злой. Двенадцать месяцев ждешь праздник, и вот он бездарно летит в подхвостицу. За окном смех, песни, визг…

И попробуй, усни, когда ни в одном глазу.

— Сейчас бы снотворных капель! — зашептал дед Макар.

— Пару кружек, — согласился Никита. — Пойду погляжу.

— А? — спросонья услышала его голос супруга.

— Бэ! — недовольно продолжил алфавит муж. — В туалет хочу. До утра что ли терпеть?!

Заурчала вода. Вернувшись, Никита доложил командному пункту под елкой: «Спит». Начался совет в Филях под одеялом, что делать? Но и враг не дремал.

— Вы что там вошкаетесь? — спросила Валентина.

«Кто вошкается?» — хотел возразить Генка, но дед Макар вовремя зажал ему рот. Надо было усыпить бдительность противника. «Храпите!» — приказал дед. Мужики начали свистяще-храпящими руладами изображать спящих. И женщины сомлели под эту музыку.

— Все! — зашептал Генка. — Я на разведку. Вы храпом прикройте.

На четвереньках он добрался до порога и растворился во мгле. Оставшиеся извлекли уши из-под одеяла, вперили их в темноту. Заскрипела дверь, взвизгнула раскладушка.

— Укоренился, — сказал минут через десять Никита. — Я пошел.

— Стой! — остановил дед Макар. — Старших положено вперед… А ты храпи за троих!

Женщины спали беспокойно. Любаша во сне плакала на пирсе. В море уходил жених на корабле с желтыми, как детские пеленки после неожиданностей, парусами. Валентина то и дело взбрыкивала — она все еще противопесенно пинала Никиту. Баба Мотя плакала над прокисающими в тазах пельменями и колдунами…

Однако в семь утра женщин сорвало с дивана. Из кухни громом грянуло: «Ревела буря, дождь шумел!..»

Буря ревела на всю пятиэтажку. Женщины бросились на голос.

Мужики сидели на кухне в трусах. Хорошо сидели.

— Любка, — вышаривал на майке пуговицы дед Макар, — выходи за Михаила. Наш человек! Сибиряк!