Иоанн Цимисхий

Юстиниан услышал о новой перемене дел, потерял всю бодрость, велел переносить из дворца на корабли сокровища и драгоценности. Еще несколько мгновений, и он мог лишиться престола. Феодора, эта развратная плясунья, позорившая собою трон императорский, спасла императора.

– Остановитесь, – говорила она смятенному сонму вельмож и царедворцев, – если император потерял бодрость – он не император более – я заступлю его место! Смерти ли бояться? Все мы при самом рождении осуждены умереть. Царь не должен переживать потери престола. Беги, Юстиниан, но для меня престол мой будет гробом. Кто смеет противиться мне? – вопрошала она, обращая кругом пламенные взоры.

«Никто, государыня! Повели, и мы умрем за тебя и твоего супруга!» – воскликнул Велизарий, устыдясь, что его, страшилище персов и вандалов, победила твердостью духа слабая, развратная женщина.

Юстиниан безмолвствовал.

«Итак, – говорила Феодора, – прочь корабли, возвратим престол наш, или, клянусь Богом, что Вукалеон будет моею и вашею могилою!»

Начали совещаться. Известие о раздоре «синил» и «зеленых» принесено было во дворец.

«Мы спасены!» – воскликнула Феодора.

Немедленно поскакали на Ипподром многие царедворцы. Там, на седалище, покрытом багряным ковром, находился печальный Ипатий; на голову его, вместо короны, повязали какое-то драгоценное ожерелье. Слезы текли из глаз его, и с ужасом внимал он дикому спору «синих» и «зеленых», теснившихся окрест его.

– Синие! Император Юстиниан призывает вас к себе, – кричали царедворцы, прискакавшие из Вукалеона, – он прощает вам все вины, все проступки ваши, и отныне, императорским словом его – уничтожаются навеки зеленые, еретики и философы. Только вы одни будете владыками Ипподрома! Император отдает в руки ваши всех «зеленых» – смерть им, погибель всему, чем владеют они!

«Да здравствует Юстиниан! смерть зеленым!» – возопили «синие», и мгновенно разделился Ипподром. Все «синие» собрались на одной стороне его.

Еще не успели опомниться «зеленые» от изумления, звук труб возвестил прибытие трехтысячного легиона, под предводительством Велизария. С криком: «Смерть зеленым!» воины окружили Ипподром. «Смерть зеленым!» – кричали «синие», поражая врагов. «Да здравствует Юстиниан!» – воскликнул Велизарий, ухватив Ипатия и влача его по Ипподрому. «Да здравствует Юстиниан!» – раздалось в толпах народа, едва идол его был низвержен. Следствия были желанные – Ника исчезла, когда головы Ипатия, Помпея и восемнадцати родственников и друзей их были воткнуты на колья перед Вукалеоном. Три дня позволено было после того «синим» – убивать всех, кого почитали они зелеными. Innumeris populis in circo trucidatis (бесчисленное множество народа было убито в Цирке), говорит хладнокровно Аммиан Марцеллин[190]. От тридцати до сорока тысяч человек, говорят другие, погибло в эти три дня на Ипподроме. Три дня очищали потом Ипподром, и пропонтидские волны не успевали уносить трупов, бросаемых с берега царьградского. Гибель сокровищ, богатств, имений граждан была бесчисленна.

Через неделю Юстиниан торжественно ехал по улицам царьградским благодарить Бога во влахернской церкви за избавление его и царства от погибели. Сам он, его вельможи, Феодора были в синих платьях. «Синие» шли впереди, возглашая победу, и весь Царьград запестрел флагами и значками победительного цвета.

Имя зеленых было предано проклятию, наравне с названием философов и еретиков. Юстиниан воздвигнул чудо зодчества на место сгоревшей Софийской церкви.[191]

Тридцать три года царствовал после того Юстиниан, и Ипподром, где несколько времени являлись только одни «синие», покорствовал его воле, отзывался торжественными похвалами императору. Но прошло несколько лет, и – ослепление непонятное – «зеленые» были торжественно восстановлены. Тишина игр не прерывалась однако ж буйством. Обе партии потеряли свою пагубную силу. Хитростью и тайным преследованием Юстиниан успел подорвать могущество «синих». Начальники их погибли под кинжалами тайных убийц. «Пропал, как „синий!“» – сделалось поговоркою в Царьграде, когда кто-нибудь погибал внезапно и безвестно.

– Синие! помните, что Юстиниана нет более! Зеленые – он жив! – говорил Юстин[192], наследуя своему дяде.