Иоанн Кронштадтский

Воздействовал Иоанн на свою паству и словом проповеди. Хотя, как отмечают очевидцы, он и не славился особым ораторским искусством, но поучения его были просты и понятны, правдивы и убедительны. Скорее, он даже и не проповедовал в точном смысле этого слова, когда приходской священник словом хочет увлечь, увести за собой слушателя, вложить в его мозги мысли высокие и правильные, но, как правило, заимствованные проповедником из «чужой головы». Иоанн же любил наводить слушателей на размышления и заставлял вникнуть в самого себя, внутреннего, призадуматься над жизнью своей. В этой ситуации создавалось у слушающего впечатление, что он сам «дошел» до правильного вывода. Это ошеломляло человека, вдруг он обнаруживал способность к поиску и нахождению духовной истины!

Вот почему после почти каждой проповеди к Иоанну приходили несколько слушателей за разъяснениями и просили дополнительных сведений. Пастырь охотно давал их, беседа нередко затягивалась на два-три часа. Непременно вокруг собиралась толпа жадно слушающих людей, как бы примеряющих на себя ход доверительной беседы пастыря и прихожан.

— Ну, подумай, сообрази, — ласково говорил Иоанн своему собеседнику, — ну, возьми пример с соседа… — И сейчас расскажет какую-либо притчу, всем очевидную, и путем аналогии приведет сомневающегося к истине.

Однажды зашла речь о бытии Бога.

— Батюшка! Вот Библия говорит о происхождении Земли, человека. А если взять науку…

— Не бери науку в критику Библии, — строго перебивал пастырь. — В Бога мы можем только верить, а не доказывать Его бытие. Кто верит, тот не требует доказательства, а если ты хочешь доказывать, так где же вера? Я тебе говорю: у меня в кармане есть булка; а ты отвечаешь: верю, батюшка, а дай-ка я рукой пощупаю. Одно из двух: верь или щупай.

— Но ведь учение свет, батюшка?

— Свет, большой свет. Но скажи, разве ты зажигаешь лампу днем? Или, если ты придешь ночью любоваться на звездное небо, разве ты принесешь свечу? Она тебе мешать будет, ведь и лампа, и свеча — свет…

— Так, батюшка; да я бы рад верить, но не могу.

— И я не могу, и все мы не можем. Вера дается от Бога просящим ее. Ты говоришь — хочешь верить, вот и проси. Обрати взор свой к небесам, забудь земное и проси небесного.

Случалось, что после подобных бесед вопрошавший являлся через несколько времени радостный, сияющий.

— Батюшка, — прямо с порога сообщал он, — а я получил веру! И как легко, как хорошо! Весь мир, кажется, обнял бы; с души точно гора свалилась.

— Благодари Бога и помни, какие обеты накладывает на тебя вера, — отвечал священник. — Без дел вера мертва: надо любить Бога, а кто говорит, что он Бога любит, а брата своего ненавидит, тот лжец, по свидетельству апостола Иоанна.

В 1859 году вышли в свет первые «Катехизические беседы» Иоанна Кронштадтского. В них, опираясь на свой опыт общения с прихожанами, в доступной форме излагались основные догматы христианства. Книга пользовалась успехом. Вслед за ней последовал целый ряд брошюр, содержащих поучения Иоанна: «О Пресвятой Троице», «О сотворении мира», «О Престоле Божием», «О блаженствах Евангельских».

Еще одним способом «завоевания» паствы стала исповедь. Иоанн Сергиев встречал приходящих на исповедь с распростертыми объятиями, не выражая какого-либо неудовольствия ни временем, ни числом исповедующихся. Он старался неформально, как можно дольше и подробнее исповедовать. Он изучал и проверял душевные качества исповедующегося и раскаивающегося. Иногда он мог проводить с человеком часы и откладывал отпущение грехов, заставлял снова и снова приходить и произносить покаяние.

В первые годы служения Иоанн придерживался общепринятых правил индивидуального покаяния, а потому исповедовал часами. Вот в 1859 году он записывает: «Дивное дело! Я вчера исповедовал с 4 до 11 ч<асов>, и хоть немного устал, но, легши спасть в 12 ч<асов> и вставши в 4 ч<аса>, я чувствовал себя бодрым и здоровым! Как хорошо работать Господу! Как Он подкрепляет — дивно!»^[103]

По традиции особенно много говеющих и исповедовавшихся было в дни Великого поста. В левом приделе, где Иоанн обычно исповедовал, и около его ширм с каждым годом собиралось все более и более желающих попасть именно к нему на исповедь. В приделе стояла тишина. Были здесь и скромно одетые прихожане, и облаченные в дорогие шубы, в военное пальто. Все тихо и покорно ожидали своей очереди. А из-за ширм слышался иногда заглушаемый платком сдержанный плач, и оттуда торопливо выходил кто-нибудь с просветленным лицом и блестевшими от слез глазами.