Иоанн Кронштадтский

С момента отмены крепостного права непрестанно росло число «лишних людей» в крестьянском мире. Выброшенные из него, они устремляются в крупные промышленные районы и растущие города. Многие связывали свои надежды на лучшую жизнь со столицами — Санкт-Петербургом и Москвой, куда в поисках работы и пропитания, особенно в неурожайные годы, стекались толпы нуждающихся.

Но города мало что могли предоставить для сотен тысяч прибывающих в них бывших деревенских жителей. Практически отсутствовала система социальной помощи и поддержки нуждающемуся пришлому населению. Число государственных и частных благотворительных заведений исчислялось единицами. «Новые» горожане сталкивались с проблемой обеспечения жильем, социальными услугами и работой. Очень часто они, так и не найдя себе применения, пополняли армии бродяг и нищих. А тех, кого надо было, как писал русский исследователь-обществовед Д. Полупанов, «изолировать от вредного влияния преступного столичного мира, дать ему недорогой и по возможности благоустроенный временный ночлег, снабдить пищей и помочь найти скорее постоянную работу», было огромное множество[114]. Человек в городе оказывался один на один со своими проблемами. «На наших глазах, — писал журнал «Вестник благотворительности», — беспрепятственно болеют, мрут несчастные, пришедшие за тысячу верст за работой люди, распространяя заразу и на весь город; а «город», в ответ на эту ужасающую нужду, преступно бездействует и молчит»[115].

Добавим к этому отсутствие разработанного трудового законодательства, защищающего рабочих, отсутствие элементарной охраны труда и техники безопасности. Санитарно-гигиенические условия на производстве и по месту жительства рабочих были просто ужасными. Как правило, они жили в казармах, бараках или «по углам» в наемных частных квартирах, где отсутствовали элементарные санитарные условия.

На страницах книги «Современное хозяйство города Москвы» жизнь в таких ночлежках описывалась так: «Вопреки всяким правилам во всех ночлежных квартирах мужчины ночуют вместе с женщинами, и открытый разврат царит повсюду. Десятки тысяч работников ежегодно проходят через Хитров рынок, заражаясь здесь и физически, и нравственно и унося эту заразу с собой. Множество честных работников утопает в раскинутых тенетах эксплуатирующей части Хитрова рынка, превращаясь в пропойц и тунеядцев»[116]. Добавим, что из 16 140 квартир, обследованных городской управой Москвы в 1899 году, 70,2 процента были настолько переполненными, что на каждого человека приходилось менее одной сажени воздуха. Именно в этих квартирах, даже по официальным данным, была самая высокая смертность населения.

Аналогичным было положение и в имперской столице. Городская газета «Вечернее время» писала о таких человеческих жилищах: «В этих квартирах вырастают дегенераты, вырожденцы, рахитики, в зрелом возрасте усваивающие приемы уголовников и перекочевывающие на Горячее поле или Гутуевский остров, в волчьи ямы, прикрытые снаружи сухими ветками»[117].

Очень часто отторгнутые от родных и привычных условий жизни и не нашедшие себе места в городах люди опускались на «дно», где оставались до конца дней своих, не в силах преодолеть царившие там порядки. Среди обитателей «дна» — бродяги, нищие (в основном профессиональные), проститутки (в большинстве несовершеннолетние), воры, беспризорники и другие деклассированные элементы.

Однако и эти люди нуждались в социальной поддержке. Но социальных учреждений явно было недостаточно. В 1900 году на всю страну их насчитывалось немногим более тринадцати тысяч. Государство не знало ни того, сколько всего людей нуждается в помощи, ни того, какие средства на это необходимы, ни где взять эти средства. По данным же российских ученых, не менее семи миллионов человек нуждались в экстренной помощи, что составляло пять процентов всего населения[118]. Было абсолютно ясно, что существовавших благотворительных учреждений было недостаточно для оказания помощи этим нуждающимся. Да и к тому же большая часть из них относилась к частному сектору и существовала на частные целевые вклады. Государство фактически самоустранилось отдела помощи нуждающимся. В России душевой расход на дело общественного призрения равнялся в конце XIX века всего лишь 0,09— 0,35 копейки. Для сравнения укажем, что этот показатель составлял: в Германии — 0,90; Италии — 1,18; Франции — 1,20; Швеции — 1,33; Швейцарии — 1,90; Норвегии — 1,97; Великобритании — 3,0[119].

Приведем слова, сказанные в 1893 году председателем Комитета для пересмотра законодательства о призрении бедных статс-секретарем К. К. Гротом и дающие обобщающую оценку: «Призрение не имеет у нас соразмерности ни в действиях своих, ни в средствах, ни, наконец, единства в целях»[120].

Иоанн Сергиев, выходец из бедной сельской семьи, на себе испытавший трудности и лишения деревенской жизни, видевший и привыкший к взаимоотношениям между сельским священником и его паствой, во многом сохранявшим свой патриархальный характер, переносил их на свое кронштадтское служение.