Иоанн Кронштадтский

…События 1 марта 1881 года встревожили российскую правящую элиту, которая почувствовала реальную угрозу своему всевластию и потому характеризовала прежние реформы не иначе как «преступные», «ошибочные». Обер-прокурор К. П. Победоносцев — пропагандист и агитатор за курс «полный назад», уже спустя несколько дней после покушения на Александра II писал будущему Александру III: «Час страшный, и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, — о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня, как день… Безумные злодеи, погубившие Родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбою с ними на живот и на смерть, железом и кровью… Новую политику надобно заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании»[202].

Но Александра III и не нужно было «агитировать», поскольку он был убежден, что убийство отца стало следствием проводившихся при нем либеральных реформ. 29 апреля 1881 года императором был подписан и на следующий день опубликован составленный Победоносцевым документ, известный в историографии как Манифест о незыблемости самодержавия. Он возвестил об отходе от прежнего либерального курса и призвал «всех верных подданных служить верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действии всех учреждений».

Вступив на престол, Александр III в значительной степени «сбавил ход» реформ отца, уповая на необходимость сохранения и укрепления российской государственности, то есть как он понимал — всевластия самодержца, противоборства революционерам и возможной революции. Это повлекло за собой внесение «поправок» в прежние реформы, среди которых: усиление административного контроля над газетами и журналами; укрепление дисциплинарного порядка в средних школах и ограничения для поступления в них детям городских низов; ущемление автономии университетов; введение контроля над сельским и волостным крестьянским управлением; упразднение мировых судей; ограничение представительства крестьян в губернских и уездных земских учреждениях и одновременно расширение возможностей дворян в них; подчинение земств, городских дум и управ губернаторам. За этими действиями в исторической науке закрепилось наименование «контрреформы».

В освободительном и даже в либеральном движении России личность нового императора не вызывала восторга. Оценки, характеристики и эпитеты в адрес царя, собранные воедино в книгах известного советского исследователя репрессивной политики царизма Н. А. Троицкого[203], производят впечатление! Царь-«удав», отрицавший какие-либо уступки и считавший насилие единственно возможным способом обуздания недовольных. С самого начала своего царствования он взял за образец деда — Николая I, который показал русскому народу «максимум возможного и невозможного по части палаческого способа» управления страной. Все в личности Александра III: его убеждения, которые едва ли не умещались в девиз будочника Мымрецова «Тащить и не пущать!», и скандальная для монарха безграмотность, снискавшая ему в обществе титло «венценосного Митрофана», даже несуразная внешность («бегемот в эполетах», по выражению А. Ф. Кони) — все на удивление гармонировало с его карательной политикой, такой же реакционной, скандальной и несуразной, как сама личность царя.

Александр III не мог не понимать, что изменения в жизни России, привнесенные реформами 1860—1870-х годов, объективно выбивали почву из-под ног «первого сословия» — дворянства, и, естественно, оно было недовольно этим и требовало от царя защиты. Граф Д. А. Толстой, вступая на пост главы правительства, прямо заявил императору: «Ваши предки создали Россию, но они нашими руками ее создавали!» Царь тогда «покраснел» и ответил, что он этого не забывает[204]. Действительно, в своих последующих публичных выступлениях он подчеркивал «первенствующее» место дворян везде и во всем как «главной опоры самодержавия».