Инженер. Часть 7. Вторая итерация

Рука нащупала брусок – подарок Старшей сестры, которую я никогда толком и не видел, но которая умудрилась-таки достать непокорного эля. Очень хотелось размахнуться и отправить непонятную хреновину в последний полет, но вместо этого я зачем-то окунул ее в прохладную воду журчавшего рядом родника. Разверзлись небеса – ага, сейчас! Ничего не произошло – просто мокрый камешек, при этом легкий, как если бы был сделан из чего-то пористого. Земля! Все мои приключения казались фантастикой, бредом больного сознания, и я потянулся к дару Храма. Качнуло. Река, как выяснилось, вполне себе полноводная, обнаружилась неподалеку, склон за спиной засеребрился косо уходящими вверх слоями, подрубленными омывавшим их водным потоком, вдали под ногами разбивала течение настоящего переливчатая блямба – Луна, братцы! С трудом сообразил, что тошнотворное ощущение падения рождала масса планеты под моей пятой точкой – казалось, она сама была источником настоящего. Во всяком случае, в отсутствие черной дыры я мог продержаться немного дольше, к тому же поток ощущался стабильным и равномерным, отчего в мерцании теней удавалось распознавать окружающую реальность. Настоящее струилось от каждого предмета, однако совершенно терялось на фоне того могучего, что порождалось массой Земли. Удерживая себя в непривычно долгом погружении в дар, поднял руку с чертовым булыжником. Перед глазами что-то шевельнулось, с трудом понял, что это моя же рука. Сосредоточился, уже понимая, что пора выныривать, или желудок извергнет не только дармовую влагу, но и остатки инопланетного завтрака – пусто! Билет в один конец! Я еле разглядел этот брусок – бесполезный прямоугольник в переливающейся руке.

Уже вынырнув, отвалившись и закрыв глаза, почувствовал облегчение. Все эти годы, Ана, скелле, все эти смерти и все эти жизни далеких отсюда людей – реальны, я не сошел с ума. Странная одежда на мне – не больничный халат удравшего от санитаров пациента. Дар Храма при мне! Значит, по крайней мере одна цель в моей жизни осталась. Я не закончил, я еще в игре. И я вернулся не просто так, не только лишь с бесполезными воспоминаниями – во мне есть не просто новое знание, но и нечто вполне материальное!

Отвык я ходить по-настоящему. Каждый шаг отдавался тяжелым ударом по пяткам, болели плечи, как будто на мне повисла не легкая накидка, а тяжелая зимняя шуба, все время хотелось остановиться и лечь. Но еще сильнее хотелось достичь хоть какой-то определенности, и я шел. Тропинка вывела к узкому проходу в камышах, захлюпала вода, щиколотки ощутили прохладу, опасно закачалась пара шатких досок, приведших к настоящему мостику, пересекавшему неширокое открытое зеркало темной воды. Под потоком солнечного жара на мгновение остановился, любуясь блестящей рябью на воде и тенистыми укрытиями в стене камыша. Как же я соскучился по всему этому! В памяти мелькнула мастерская, обрыв, незавершенный завтрак, и я вздрогнул. Ладно, потом налюбуюсь – надо выбираться.

Идти пришлось довольно долго. За рекой нашлась наезженная грунтовка, но никакого транспорта или людей видно не было. Двигаясь по пыльному проселку, скоро наткнулся на самую настоящую дорогу – железную. Поначалу глаз зацепился за идеально ровную насыпь, прятавшую от глаз часть горизонта. Позже заметил аккуратный забор вдоль полотна. Во всем остальном – дорога как дорога. Креозотом, как в моем детстве, правда, не воняет – бетон и железо, редко расставленные широкие п-образные мачты, какие-то свежеокрашенные ящики на бетонных столбиках, хрусткая щебенка, натоптанная тропинка вдоль ограждения. Осмотрелся – кажется, дальше в жарком мареве начинавшейся второй половины дня виднелся какой-то разрыв в правильном чередовании столбов, грунтовка раздваивалась, и я отправился туда.

Первого человека встретил уже на входе в окутавшийся клубами зелени поселок. Асфальт. Странный какой-то – почти белый и как будто нарочито грубый, но без единой трещинки или выбоины. Засмотрелся и не сразу заметил женщину, стоявшую за забором и рассматривавшую, прикрывшись рукой от солнца, меня. Увидев мой взгляд, равнодушно отвернулась и скрылась в тенистом проходе. Кишки тронуло невнятное беспокойство – на женщине, как мы бы интеллигентно сказали – даме бальзаковского возраста, болталась просторная, сверкающая серебряным зеркалом, переливчатая майка. Я растерянно заозирался и рассмотрел вывеску, украшавшую поодаль дорожный поворот: «Станица Рождественская». Так, все-таки дома.