Иные земли

Хи почти не разговаривала ни с кем из них, и первые пару дней ее молчаливое присутствие ощущалось очень остро. Артем и Ган, не сговариваясь, держались рядом. Впитанная с молоком матери привычка считать нечисть врагом не давала им расслабиться в присутствии навки.

– К такому привыкнуть невозможно, – сказал как-то Артему Ган, но они оба знали: можно привыкнуть ко всему.

Ган, видимо, не хотел говорить с Артемом при Дайне и Хи – и первые пару дней прошли в молчании, полном всеобщего звенящего недоверия.

Первые дни Артем тосковал – и сам не понимал, по чему именно тоскует. Красный город, который он начал считать домом, оказался обманом. Настоящий дом был там, где Кая, – но Кая была для него потеряна.

В какой-то миг он вдруг устал от терзаний.

Вокруг него разворачивались картины нового мира.

Он смотрел так жадно, как только мог. В сумке, которую ему дали в городе Тофф, оказались пустые свитки вроде тех, что он видел в домике Дайны, и темные заостренные палочки – ими можно было писать и рисовать.

Впервые за долгое время Артем снова начал вести дневник. Его холь, которого про себя он окрестил Одиссеем, не нуждался в понуканиях – поэтому хватало времени и писать, и смотреть по сторонам, и грызть орехи и сушеные ягоды, не слезая с широкой шерстяной спины.

Первые пару дней их путь пролегал по тракту, золотистой песчаной змеей вьющемуся по зеленым равнинам от города Тофф к виднеющимся далеко за горизонтом темным лесам и укрытым дымкой вершинам голубых гор. Там, радуясь тому, что мягкие шаги Одиссея по песку не мешают водить палочкой по бумаге, Артем сделал свои первые записи на этой стороне.

«Точный день мне, увы, неизвестен.

Теперь я знаю, что Тень (или Аждая) в этих краях почитается как бог.

Жалко, что со мной нет Анатолия Евгеньевича. Я бы спросил, что он об этом думает. Анатолий Евгеньевич редко говорил о Боге, но, когда говорил, всегда упоминал, что он един.

Интересно, что бы он сказал теперь?

Впрочем, если здесь богов несколько, это не значит, что он был не прав и у нас не существует один-единственный.

Я все думаю о словах Дайны: что когда-то наши миры были одним целым – и что потом один из них стал воплощением порядка, а другой – хаоса. Наверное, под воплощением хаоса она имела в виду наш.

Мне кажется, так, как у нас, все же лучше. Каждый сам выбирает, верить или нет – и поступать хорошо, потому что этого хочет Бог или потому что что-то внутри тебя самого этого жаждет. К тому же я не думаю, что Аждая требует от своих быть хорошими, – пока кажется, что скорее наоборот. Но что здесь значит мое “хорошо”?

Дайна упоминала, что Аждая служили и ее родители, и родители родителей, и родители родителей родителей – сотни лет подряд. Значит, и в этом тоже у нее не было выбора.

Мы все понимаем друг друга после города Тофф. Так стало гораздо проще».

Следующую запись он сделал после привала – и на этот раз буквы прыгали и плясали, изгибаясь, как пьяные, вкривь и вкось, – на тракте под ногами холей стали попадаться камни.

«Очень жалко, что я не умею рисовать как Кая. Или хотя бы как-то рисовать.

Кая. Кая. (Эту строчку Артем яростно зачеркнул).

Если бы я умел рисовать, нарисовал бы все места, которые мы видим в пути. Уже целый день – только равнины, зеленые, такие яркие, светло-зеленые, каким бывают листья молодого салата. Трава тоже необыкновенная – вся короткая и одной длины, как будто ее кто-то подстригает, – но за целый день мы не видели ни одного города или деревни. Впрочем, когда я поделился этим наблюдением с Дайной, она сказала, что два больших города мы уже проехали – вот только расположены они не на земле, а под землей, да и живут там не люди.

Тракт тоже выглядит так, словно кто-то регулярно посыпает его золотистым песочком, который лежит песчинка к песчинке, как в саду.

Дайна все твердит, в какой хаос превратился мир пятьдесят лет назад (откуда ей-то знать? Ее тогда и на свете не было), но пока что мне все равно кажется, что они ничего не знают про настоящий хаос. У нас…»

Дойдя до этих строк, Артем вспомнил огненный дождь, яростного Болотного хозяина, проламывающегося через стену в гибнущий Ардженьо, женщину в ожогах, стонущую от боли… Ему стало стыдно. Он старательно зачеркнул последнее предложение так, чтобы его нельзя было прочитать.

«Мы переночевали под небольшим холмом: я все никак не могу привыкнуть, что здесь не принято выставлять часовых – просто обложишься лайхолями, и все. Сегодня я рассмотрел их как можно внимательнее – пришел к выводу, что это не грибы, как говорит Дайна. Они вибрируют, отвечая на прикосновение, реагируют звуком на присутствие посторонних, светятся неравномерно – это, видимо, зависит от степени затемнения – и работают примерно как фосфор. Я думаю, лайхоли могут быть представителями какого-то другого царства – не грибы, не растения, не животные. Жалко, что нельзя разрезать один и посмотреть, что внутри. Во-первых, Дайна и Хи смотрят в оба. Во-вторых, что, если лайхоли чувствуют боль?»