Инвариант

Со мной он был безукоризненно вежлив и отстранен. Это нежелание показывать мне свалившуюся на него тяжесть, невольно вызывало уважение. Я старалась делать вид, что не замечаю его настроений, но с каждым днем становилось все хуже и хуже. Он все больше замыкался в себе.

Однажды за ужином когда Ян сидел глядя в полную тарелку и не сьел ни кусочка, я не выдержала.

– Жалеешь себя? – я отложила вилку в сторону.

Вообще зря я лезу не в свое дело, но торчать оставшиеся два месяца зимы, в доме с депрессивным горгом совсем не прельщает.

– Что? – он непонимающе уставился на меня. Настолько был погружен в свои раздумья, что кажется даже и не понял, что я спросила.

– К ужину, говорю, ты не притронулся, – пояснила я, – и вчера тоже, и позавчера. Я настолько плохо готовлю?

– Мне просто не хочется, – равнодушно скривился Ян, – ничего не хочется.

– Ну так я о том и спрашиваю: жалеешь себя?

– Нет, – он отвернулся к окну.

– Вот, что я тебе скажу, – рассердилась я, – ты можешь жалеть себя сколько угодно, но от этого легче не станет, только от тебя зависит проживешь ты оставшееся тебе время достойно или как зад… как-то иначе.

– И что мне делать? – зло спросил он, – они от меня отказались. Я все потерял: половину себя, семью, работу.

– Можешь забиться в угол и поплакать, – посоветовала я. Жестко конечно, но может злость поможет ему встряхнуться.

Пусть уж лучше сердится и кричит, чем замыкается в себе.

– Я умру в ближайший год. Да что ты можешь знать об этом?! – рявкнул он отворачиваясь к окну.

Я уже было открыла рот, чтобы сообщить, что я знаю «об этом», но вовремя остановилась.

– Ты прав, я об этом ничего не знаю, а если скажу, что была в похожей ситуации, то ты, скорее всего, мне не поверишь, – я собрала со стола посуду, выкинула ужин в ведро и ушла наверх, в свою комнату.

Его слова задели в моей душе то, о чем я старалась не думать.

Возможно он прав, и я действительно ничего не понимаю в том, что он чувствует, мне никто и никогда не выносил такой вот, отсроченный смертный приговор. И я понятия не имею как это – потерять половину себя. Но я тоже потеряла свой мир, и свой дом, и свою работу. Было до слез обидно от этих обвинений, потому, что я из кожи вон лезла и старалась, чтобы он не чувствовал себя заведомо обреченным.

Я забралась с ногами на кровать, обнимая и баюкая подушку. Мелкие перышки сквозь ткань покалывали руки и подбородок.

И хотя я тоже оказалась лишенной близких, любимой работы, но у меня есть надежда вернуться. Кроме того, даже если мне не получиться вернуться домой, я смогу жить здесь. Жить, а не умереть.

Из комнаты Яна раздались ругань звон и грохот, он что-то швырял.

 Я зажмурившись уткнулась носом в подушку подавив в себе желание броситься посмотреть, что происходит у него в комнате. Пусть побуянит, адреналин выплеснет.

Через какое то время шум стих, я растянувшись на кровати поверх одеяла, задремала.

 Все –таки тяжелый физический труд очень хорошо убирает дурь из головы, – решила я, перед тем как заснуть. Разбудил меня осторожный стук в дверь моей комнаты.

– Инга, – Ян просунул голову в приоткрытую дверь, – прости.

– Чего надобно? – не слишком вежливо спросила я, зевая, – ночь на дворе.

– Ты не могла бы мне ликапластырь дать? Я тут поранился, чуть-чуть.

Я вздохнула, и сползла с кровати. Суся открыл один глаз, зевнул показав розовый язык и ряд мелких белых зубов, повозился устраиваясь удобнее, закрыл глаз и снова безмятежно захрапел.

– Свет неси, с ночником не видно ничего, – буркнула, забираясь под кровать и доставая из рюкзака порядком опустевшую коробочку.

Ян тем временем сходил за лампой, прошел ко мне в комнату и зажег её от ночника стоящего на прикроватном столике.

– Ну садись, показывай зачем тебе лейкопластырь, – вздохнула я.

Ян послушно сел на стул и протянул мне руку.

Рукав рубашки был порван, под ним виднелась длинная глубокая ссадина, а кожа на костяшках была сильно ободрана.

– Красавец, – оценила я масштаб повреждений.

– Это я там шкаф сломал, – краснея сообщил он.

– Дурень ты, – зло сказала я, – для того из тюрьмы бежал и шесть суток по лесу как собака дикая бродил, чтоб со шкафом боксировать? – я зацепив ногтями вытащила из ссадины здоровенную занозу, – Это потому, что шкаф сдачи сдать не может? Или у тебя такой изощренный способ суицида: затыкаться занозами до смерти? Взял бы клинок. Щепки от шкафа для самоубийства использовать слишком оригинальная затея.

Я достала остатки настойки водорослей и протерла его руку. Проснувшийся от нашей возни Суся сидел рядом и внимательными желтыми глазами – блюдцами следил за тем, что я делаю.

– Слов у меня приличных для тебя нет, – продолжала свое художественное выпиливание я, – Ты же вот, только выздоровел, температурить перестал.

Ян вдруг рассмеялся.

– Женщина, пожалей мою гордость, ты не оставила на ней живого места.