Наполняю лёгкие до отказа и хмурусь:
— Чем это пахнет?
— Это ваниль, — Ромашкина кивает на стакан из которого торчат какие-то коричневые палки. — Помогает снять внутричерепное давление.
— Да блин, Ромашкина, тебе точно двадцать, а не шестьдесят восемь? — делаю шаг внутрь спальни и натыкаюсь на преграду в виде вытянутой тонкой руки:
— Сними обувь. Ты в этих же кроссовках в уборную универа ходишь, а гигиена там, мягко говоря, далека от идеала.
— Да, бабуль, — стягиваю адидасы и аккуратно ставлю их у двери. — Что-то ещё?
— Хочешь жить здесь — чёрт с тобой, но спать ты будешь там, — тычет пальцем на софу и растягивает губы в язвительной улыбке. — Советую меня слушаться и не злить. Поверь, я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы терпеть рядом с собой вечный раздражитель.
Тряхнув русой копной, Ромашкина выхватывает с оккупированной полки моего шкафа благоухающее пионами полотенце, и, чеканя шаг как бравый солдат у Мавзоля, с гордостью покидает комнату.
Смотрю ей вслед и офигеваю.
Дело приняло неожиданный поворот. Кошка и мышка меняются местами? Да ладно.
Часть 12
— Ну как, крутая вечеруха? А ты идти не хотел, — пританцовывая под ритмы электронного техно, Пашутин протискивается к усеянному лампочками навесу, в тени которого спрятался стол с закусками. Почерпнув из глубокой миски горсть коктейльной смеси, довольно закинул ту в рот. — У Самсоновой все днюхи такие — с размахом.
Праздник и правда был что надо: ярко, громко, с помпой. Девчонки принимают манерные позы и фоткают друг друга на фоне бассейна, чтобы через пятнадцать минут лента инстаграма пестрела однотипными кадрами с оттопыренными задницами и недалёким выражением лица.
День рождения Самосоновой Наташи — звезды универа и дочери папы-композитора отличный повод засветиться и, если повезёт, подцепить кого-то посолиднее.
Например, в прошлый её день рождения Горячева, моя бывшая, охмурила лошка Пономарёва — сына судьи, а Дегтярёва — Изотова, золотого медалиста и в будущем перспективного дипломата. И вообще, быть приглашённым на вечеринку Самосоновой — это некий знак качества, что ты не лузер и тусуешься в правильных местах и с правильными людьми.
— А как жена? Нормально отпустила? — шаря глазами по разномастной толпе, поддел Пашутин.
— Нормально, носки погладила, перекрестила, а сама дома сидит, учит лекции.
— Ну а вообще, как она — жизнь семейная? Уже рутина?
Раздражённо дёрнул плечом, не желая развивать эту тему.
По правда говоря — ощущение от всего двоякое: вроде бы ещё есть к чему стремиться, ведь победу я ещё всё-таки не одержал, но не могу отделаться от стойкого ощущения неправильности ситуации. Запал ушёл, адреналин рассеялся, остался испачканный паспорт и эксцентричная особа в моей спальне, которая почему-то на полном серьёзе считает её теперь своей. Оккупировала мою территорию своими тряпками, установила какие-то дурацкие правила. Выгнала, чтобы поговорить по скайпу со своим американцем, словно это я у неё в гостях, а не наоборот, а на предложение сварганить что-нибудь на ужин одарила таким взглядом, словно я попросил помочь побросать в реку новорожденных котят.
— Слушай, а почему всё-таки Ромашкина? — задал в очередной раз волнующий вопрос, с которого Пашутин искусно слился, делая вид, что мелодия занимает сейчас всё его существование. — Э, приём, — пихнул локтем в бочину, и Пашутин недовольно скривился.
— Да не знаю я, кто на ум пришёл, того и назвал.
— А мне показалось, что не просто так.
— Тебе показалось, — отмахнулся Пашутин и, глядя куда-то перед собой, расплылся в улыбке: — Лекции учит, говоришь?
Проследил за его взглядом: Ромашкина, собственной персоной. Под ручку со своей подружкой. У обеих вид немного растерянный, словно они здесь случайно оказались.
Неужели такие как они тоже посещают зачетные вечеринки?
— Я бы на твоём месте пошёл и устроил ей выволочку, — откровенно глумясь, прошептал на ухо Пашутин. — Ещё юбку какую короткую надела. А ножки у неё ничего.
— Иди в задницу. Пусть делает, что хочет, у нас свободные отношения, — демонстративно отворачиваюсь и делаю вид, что рассматриваю крутящихся возле праздничного стенда для селфи девчонок. А мысли на самом деле там, за спиной. И какого это чёрта она сюда припёрлась.
— Ну, как я и говорил, — довольно резюмирует Артём и тянется за бокалом разведённого колой виски.
— А что ты говорил?
— Женить-то женил, но приручить …. увы.
— Не хочу я её приручать — это раз, а два — уговора такого, чтоб к концу срока она по мне сохла — не было. Штамп есть, живём вместе — всё на мази.
— Да это понятно, но я о другом толкую. Уломать-то её на штамп ты как-то уломал, но сделать своей фанаткой точно не выйдет. Не того она поля ягода и на твой накатанный годами пикап не поведётся.
— Больно надо мне её в себя влюблять. Чтобы она потом через месяц мне развод не дала и под окнами серенады пела? Мало их таких, что ли, шизанутых.
— Не, друг, Ромашкина точно не из этих чокнутых, как не старайся — не поведётся.
— Палец о палец не ударю.