Интервью журналу «Русский Репортёр»

— А я и так лучше всех. Кому мне завидовать?

— Значит, люди отшлифованные, которые умеют в себе задавить…

— Не показывать.

— …не показывать зависть, — для них она может стать толчком к бегу вперед?

— И для отшлифованных, и для неотшлифованных. Когда я говорю «отшлифованных», то имею в виду тех, кто умеет держать себя в руках и не перекашивается мордой при чужих успехах… Я не хочу так уж уничтожать современное крестьянство, то, что от него осталось. Мне, наверное, понравилось бы быть помещиком. Но, с другой стороны, зачем такая ответственность?

— Но вы же выбрали этику ответственности…

— Но не до таких же пределов! Чтобы жить в деревне, нужны деньги и характер.

— Но какими бы ни были крестьяне, как только их начинаешь уничтожать, к ним сразу просыпается непереносимое чувство жалости.

— Жалость — вредное чувство. Его тоже нужно душить. Сострадание нужно чувствовать, но только по делу.

— После того как он спьяну сожжет наш дом, потом протрезвеет, и мы с ним поговорим…

— Может, он и сам сгорит ко всеобщему благу.

— Но неужели мы не найдем слов, чтобы с ним поговорить?

— Об этом вам надо было с Ильей Пономаревым разговаривать. Он же вообще не думает о таких вещах. Хотя должен.

— А вы думаете, можно говорить с человеком, который тебя не понимает?

— Он не понимает, потому что вас не слушает, а не слушает, потому что не считает нужным.

— Вопрос о социальных сетях, — говорю я, хотя знаю, что она не пользуется ни интернетом, ни мобильным телефоном. — Современная молодежь, ну, многие из… рассматривают сети как ступеньки к вершине лестницы, на которой можно обрести власть…

— Вы имеете в виду лестницу в общественном мнении?

— Общественное мнение сейчас очень высоко поднимает.

— Только в их собственных глазах, видимо.

— Вы отшельник. Вы не можете судить.

— Ух ты…

— Так же ими воспринимаются и добрые дела, особенно работа не месте трагедии, которую можно широко осветить в соцсетях и пожать плоды в виде общественного признания. Я хочу сказать, что… — Я умолкаю: к нам снова подходит ребенок.

— Сейчас камни кидать буду, — спокойно говорит Фигль-Мигль, а я смеюсь. — Ну-ка брысь! С детьми надо жестко, чтобы место свое знали. Что это за дела такие?.. Это вы у нас в подвижники скоро отправитесь. Ваша ошибка в том, что к слову «человек» вы относитесь с преувеличенным почтением. Надо наоборот: «Не убил на месте? Спасибо тебе». В людях очень мало чего-то хорошего. Оно есть и иногда проявляется, но если вы будете пристально так всматриваться, то вот этот хороший порыв будет задавлен последующей бодягой с лайками, и вы только разочаруетесь. А если вы принимаете это как данность, вы будете радоваться каждый раз, когда встретите по-настоящему хорошего человека. Понимаете? Если ты готов к плохому, ты больше ценишь хорошее. Но вы хотите понять, откуда это. Как откуда? Это современная эпоха, когда человек описался от радости, поняв, что кому-то интересен и может выложить себя на всеобщее обозрение, и это будут комментировать. О людях надо думать плохо, пока они вам не докажут, что они хорошие.

— Я думаю, что наоборот.

— Вы к вашей профессии как-то странно подходите. Человек должен быть понаглее, побезнравственней, тогда он журналист.

— Будь я понаглее и побезнравственней, вы бы сами не захотели со мной разговаривать.

— Это был бы другой разговор. И ваши репортажи были бы другими. Да, тогда бы мне не пришло, наверное, в голову с вами говорить…

— Вы преувеличиваете мои заслуги. Я не такая уж и мягкая. Мне просто приходится сейчас такой быть, потому что вы хотите быть жесткой.

— Я добрая, что вы! Фигль-Мигль добрый.

— Я это знаю.

— Вы устали?

— Нет. А знаете, о чем я думаю? Вы же понимаете, что вы не понравитесь читателю?

— Ну как же? А мой великий ум?..

— Вы думаете, за ум нравятся?

— Я никому не хочу понравиться, это правда. Мне достаточно того, что я нравлюсь самой себе.

— Этого всем недостаточно.

— Ну, тут уж ничего не изменишь… Вот Пономарев всем хочет нравиться. Эти добрые глаза мелкого жулика, — серьезно говорит она. — Вот если что, пусть это будет его судебный иск к вашему журналу.

— А почему мы говорим именно о нем, о Пономареве?

— Потому что он действительно колоритная личность в этом смысле.

— В каком? Он прочтет это интервью, и ему будет интересно в каком.

— Он типаж. И неудивительно, что сейчас у него проблемы со статьей «мошенничество». Ведь статей у нас море: экстремизм, уголовщина, подброшенные наркотики. У него такие глаза, а вы сами начали с вопроса: «Что можно узнать о человеке по глазам?» Может, вычеркнем из интервью все это про него?

— Думаю, не стоит.

— Тогда мне надо было более значимую мишень выбрать. Илья Пономарев — это несолидно. Надо уж было тогда ругать какие-то другие фигуры. Что я действительно к нему привязалась? Личность такого небольшого калибра, а мы о нем полчаса трындели, — говорит она, и я смеюсь.

— А главное, не я начала о нем разговор.

— Вот это мне и удивительно, — Фигль-Мигль делает серьезное лицо. — Обычно я так не делаю. Люди подумают, что в моих привычках, сидя на траве, обсуждать личность Ильи Пономарева.