Интервью со смертью

«Я не выбирал ее, она выпала мне по жребию», — резко бросил он Менелаю и передернул плечами. Я успел заметить, как Кассандра, до тех пор скрывавшая лицо под покрывалом, подняла голову, будто удивленная, и пристально посмотрела на Агамемнона. Потом мы прошли дальше.

Я, кстати, после спросил Кассандру, почему она сидела одна снаружи, не в палатке. Она ответила только: «Не могла больше выносить запаха женщин». Оно понятно — жара стояла, духота… Прости, Пенелопа. Этого можно было и не рассказывать. Но надо ведь учесть и то, что она была дочерью царя, и ей, понятное дело, нелегко было жить в этой тесноте, вместе с рабынями, женщинами не ее сословия.

Разговаривая с ней позже наедине в палатке Агамемнона, я заметил еще вот что. Во время нашей беседы — причем я сидел, а она все время стояла передо мной, сесть не захотела — снаружи раздался женский визг и смех: верно, какой-то солдат облапил рабыню. Порядок в лагере в тот день перед отплытием заметно ослаб. И я увидел, как у Кассандры мучительно передернулось лицо. Непроизвольно. Должно быть, ей неприятно, что троянки так быстро стакнулись с греческими солдатами, подумал я и попытался ее утешить: мол, так было тысячу лет назад и через тысячу лет так же будет: они бегут за победителем, как и полагается, не нам это менять. Она долго молчала, а потом сказала: «Именно то, что так это и полагается, и еще эти жирные блестящие мухи, расплодившиеся на солнце после городского пожара, вот это и есть самое ужасное».

Сказать вам, почему я вообще с ней заговорил, устроил ей что-то вроде допроса? Когда она, никем не званная, пришла в палатку Агамемнона, я на секунду заподозрил было, что она собралась его убить. Из мести за гибель ее народа или еще почему. Слыхали мы про таких женщин. Но, конечно, с первых же слов я убедился, что она на это совершенно не способна; сейчас мне эти подозрения совсем уж смешны. Видите, что выходит, когда человек становится слишком недоверчивым.

Отец усмехнулся про себя и надолго замолчал. Мать, казалось, всецело поглощена была своим рукодельем. Я ждал-ждал, а потом, сгорая от любопытства, не утерпел и спросил:

— Так что же ей надо было от Агамемнона?

— По-моему, она и сама этого не знала. Просто пришла, как будто ее позвали. Менелай давно уже ушел опять к своей Елене, а мы с Агамемноном сидели в палатке. То и дело приходили слуги и солдаты за распоряжениями и приказами насчет завтрашнего отплытия. Мы, стало быть, были вовсе не одни. Вдруг занавес палатки поднялся и бесшумно вошла Кассандра. Мы все замолчали и с удивлением уставились на нее.

«Чего ты хочешь?» — спросил царь.

«Я хотела бы поговорить с тобой», — ответила она. Ее голос походил скорее на низкий звучный шепот — был очень тих, но тем более внушителен, и не расслышать его было невозможно.

«Говори. В чем дело?» — сказал Агамемнон.

«Мне нужно поговорить с тобой наедине».

После пылавшего снаружи полдневного зноя в палатке так приятно ощущался прохладный полумрак. Но на самом ли деле так было или это нам просто показалось, только с приходом Кассандры полумрак в палатке будто на несколько оттенков сгустился. Я сидел в стороне и украдкой следил за царем.

Он очень изменился за последние годы. Уже ничего не осталось от прежних его великолепных царственных манер, так привлекавших людей или — что тоже бывало — их задевавших. Его нынешняя сдержанность могла бы показаться безупречной, если б она не исключала всякую теплоту и не отстраняла всякую попытку доверительности. Серые глаза его смотрели на все безучастно-оценивающе, будто возложенный им на себя долг он уже не принимал близко к сердцу и лишь хотел довести начатое дело до конца. Изжелта-бледные щеки, бескровные губы — все как бы втянулось вовнутрь, и, короче говоря, его лицо, поседевшие жидкие волосы, скудная, неухоженная борода — все словно окаменело, и, похоже, на это впечатление он и рассчитывал. Конечно, немудрено было, что вечные промахи и бремя непосильной ответственности доконали его. А может, и заботы о домашних делах добавили свое. Слухи о предательстве Эгисфа и о неверности Клитемнестры донеслись и до нас из-за моря. Все войско перешептывалось о том. Едва ли эти слухи могли миновать Агамемнона. Но когда именно и что именно он услыхал — этого не знал никто. Мы не отваживались заговорить с ним об этом, даже Менелай, привыкший молоть языком. Но молчали мы даже не из трусости, внутреннее чувство подсказывало нам, что тем мы ускорим его падение. А нам важнее всего было до самого конца охранять царя.

Да, я очень уважал Агамемнона. Любить-то его никто не любил, большинство даже ненавидело. За власть, которой он обладал, за его заносчивость и честолюбие, за его пороки, за ошибки, которых он наделал немало. Но ненавидеть легко. А кто другой лучше его выполнил бы столь неблагодарную задачу? Когда разгорался спор, я всегда становился на его сторону. Он был человечнее их всех.