Интервью со смертью

Итак, только трое, насколько известно моему молочному брату. А еще Клавдия, и это тоже ему известно. Конечно же, эти трое тоже знали все про Клавдию. По крайней мере, заика горничная уж наверняка проболталась, дабы вызвать интерес к своей персоне.

Я поручил управляющему заготовить грамоты об отпущении на волю всех троих и заверить эти грамоты в официальной инстанции. На оформление таких бумаг обычно уходит неделя. Я посоветовал ему как можно дольше не предавать дело огласке.

Он со своей стороны высказал очень меткое замечание, убедившее меня в том, что сам он не питает склонности к христианству. Правда, я его и раньше ни в чем таком не подозревал, но после всего случившегося я уже ни в ком не был до конца уверен.

По его мнению, ни в коем случае нельзя дать этим людям понять, что их отпускают на волю из-за приверженности к христианству. Это может привести к тому, что и другие переметнутся к христианам или же будут выдавать себя за христиан только ради того, чтобы получить вольную.

Я признал его правоту. Относительно тех двоих, что постарше, я предложил выдвинуть в качестве причины их долголетнюю верную службу. Что касается горничной, то, несмотря на ее убогость, вероятно, удастся подыскать для нее мужа, если дать ей в приданое немного денег. Я готов предоставить всем троим какую-то сумму, дабы облегчить на первых порах их новое самостоятельное существование.

— Мне тоже не очень нравится такое решение вопроса, — добавил я, заметив, что мой молочный брат, по-видимому, не совсем его одобряет. — Но пока их всего трое, можно позволить себе эти расходы.

Так мы и поступили. Когда настал срок, все трое рассыпались передо мной в благодарностях. Я отослал их к Клавдии, которая обо всем этом не имела ни малейшего понятия. Только с садовником я немного побеседовал. Я отвел ему участок земли за городом, чтобы он мог разбить там цветник и огород. Я предложил, чтобы он и впредь поставлял в мой дом цветы и овощи, и пообещал найти для него клиентуру в других семьях. Молчаливый старик через силу вымолвил на прощанье:

— Я буду молиться за вас, господин.

Клавдия, естественно, сияла от счастья.

— Почему именно этих троих? — спросила она.

— Ты и сама знаешь, — бросил я, и она промолчала в ответ. Но через некоторое время все же спросила, не раздражает ли меня присутствие в доме христиан.

— Нет, само по себе не раздражает. В этом вопросе люди вольны поступать как знают, лишь бы не нарушался установленный порядок.

— Наш долг — служить ближнему, — объяснила мне Клавдия.

Это одно из самых ходовых выражений у христиан. Самолюбию плебея лестно, что его служение господам воспринимается не как нечто само собой разумеющееся, а как жертва, которую он приносит по своей воле. Об этом вообще не стоило бы говорить, но я всегда скептически относился к людям, заверявшим меня в своей готовности пожертвовать собой ради моего блага. Лучше бы уж мне самопожертвованно служили ради своих собственных благ. Но было бы бессмысленно спорить об этом с Клавдией. Меня даже умилило, с какой по-детски наивной серьезностью повторила она эту расхожую фразу.

— Да, я знаю этот ваш принцип, — ответил я. — Очень полезная рекомендация. Я и сам стараюсь ее придерживаться. Хоть я и не христианин. Да только от наших слуг вряд ли стоит так много требовать. Ведь, в сущности, они ничего другого и не хотят, кроме как служить своему господину, и счастливы, если могут похвастаться им перед другими. Поэтому я думаю, что самое простое и к тому же самое эффективное — это облегчать по возможности уготованную им от рождения участь — служить другим. Что ты и делаешь.

— Ты совсем не так нас понимаешь, — сказала Клавдия.

Этим «нас» она опять бессознательно провела разделительную черту между собой и мной.

Разговор происходил ночью. Я сидел на ее постели. Один из многих разговоров, которые состоялись у нас по поводу ее дел. Когда сидишь ночью на постели своей жены, такие обмолвки, как это «нас», ранят особенно больно. Но Клавдия ничего не заметила; правда, комната тускло освещалась одним-единственным ночником. Я и впрямь был тронут ее стараниями меня переубедить — этой попыткой с явно негодными средствами.

— Мы должны возлюбить и врагов своих, — с жаром заявила она.

— Врагов? Кто это говорит о врагах? — перебил я. — Разве у тебя есть враги?

— Да я не в том смысле.

— А то скажи. Мне, как мужу, полагалось бы о них знать. Признаю, что вряд ли возлюбил бы твоих врагов, но все же мог бы, не вредя им, оградить тебя от них. Однако кто бы мог оказаться твоим врагом? Не могу себе даже представить. Разве какие-нибудь сплетницы, да их никто не станет принимать всерьез. Конечно, если твоя матушка что-то прослышит…

— Она ничего не знает, — испуганно перебила Клавдия.