Интервью

- Не знаю, может, вы и правы насчет фиалок к. прочего... Я усталый приходил домой, иногда грубил. Как-то раз являюсь после собрания, есть охота, а Катя мне и говорит: "Тебе не кажется, что все дни недели различаются между собой по цвету? Понедельник - синий, вторник оранжевый..." Я дверью хлопнул и пошел хоккей смотреть. Кроме того, мы жили в тесноте... Не знаю...

- Вам неприятно говорить на эту тему?

- Приятного мало. Но это все чепуха, пройдет и забудется. На перстне какого-то там царя Соломона было вырезано: "Все проходит".

- Ничего не проходит. Это мы сами проходим. И ничего не забывается...

- Во всяком случае, еще не конец, с женой еще не конец. Просто я не умею ладить именно с близкими. Отец заявляет: "Ты как прокурор. У меня, говорит, при тебе такое чувство, как будто я колбасу в гастрономе украл". Ничего у меня не выходит. Я их мучаю... и вообще непонятно. Полюбил человека, женился, и вот уже твоя личная ясная жизнь, оказывается, принадлежит кому-то еще, а неясная жизнь другого человека отчасти становится твоей... Слушайте, вы тут ничего не трогали, тумблер не трогали?

- Боже упаси!

- Сейчас. Минутку... И происходят самые невероятные вещи. Уже нельзя этого человека обидеть, не обидев заодно и себя, и даже подарок нельзя ему сделать, чтобы так: всучил и, как говорится, с плеч долой. Э, нет, преподнесешь какой-нибудь пустяк и сам себя каким-то странным образом порадуешь. В общем, заботиться о близких это все равно, что о себе и если даже орешь на них, то это все равно, что на себя орешь. Я их люблю, но я на них смотрю, как на себя. А они нормальные люди, хотят жить по-человечески. Я с посторонними лажу кое-как, а с близкими ничего не получается. Нет во мне чего-то такого...

- Чем же все это кончится?

- Трудно сказать.

- Безвыходным мы называем такое положение, единственный и правильный выход из которого нас почему-то не устраивает...

- Единственный и правильный выход? Имеется в виду развод?

- В таких делах советовать... Должна быть ясность. Практически вы уже в разводе.

- С ней трудно и без нее трудно...

- Что это такое?

- Тетрадь, как видите.

- В ней технические данные?

- Там у меня стихи.

- Вы пишете стихи? Редактор меня не предупредил. Это очень интересно. Печатались?

- Нет... иногда в многотиражке.

- Почему же вы не пошлете стихи в журнал?

- Они не для этого предназначены.

- То есть вы хотите сказать, что пишете в стол... для себя или там для потомства?.. Хотелось бы прочесть.

- Чего проще! Вот это, например, ко Дню печати. Начинается так:

Объем невелик, и скромна тиражом,

Но все ж, невзирая на это.

С большим уважением в руки берем

Рабочую нашу газету...

А конец такой:

О слово печатное - грозный таран!

Недаром его так боятся

Забывшие совесть и честь: хулиган,

Прогульщики и тунеядцы!

- Почему же у вас хулиган в единственном числе, а прогульщики и тунеядцы во множественном?

- Не поместилось. У меня тут еще ко Дню артиллерии про нашего Бычкова, к Восьмому марта...

- Откровенно говоря, не доверяю стихам такого рода, "на случай".

- Напрасно. Я пишу для своих товарищей. Если мои стихи доставляют им какую-то радость, то для этого они и написаны. Когда заточник Андреев стал Героем Социалистического Труда, я целую поэму написал. Андреев даже прослезился.

- Ну, ладно. Вы пишете стихи. Неважно сейчас, хороши они или плохи. Раз вы пишете, стало быть, вам знакомы чувства и ощущения художника, творца. Вы не жалеете, что стали рабочим, а не человеком творческой профессии?

- Нет, не жалею. Сейчас попробую объяснить. Начнем издалека. Вот, например, супружеская жизнь. Ты в какой-то ситуации делаешь по совести, а жена считает тебя дураком, которого надули. И у дочки свое критическое мнение по любому вопросу. Вроде бы ты поступил честно, а жена плачет. Возьмем поэзию. Ты выразил чувства, которые для тебя все, а другому они кажутся пошлыми. Читаешь дневники великих писателей - они до смерти не могли понять, нужны ли их книги. А когда я работаю, все по-иному. Я точно знаю, что хорошо, что плохо...

- То есть вы хотите сказать, что в морали и в поэзии слишком много субъективного, а в работе вас привлекает объективная суть?

- По-научному так.

- Все это по меньшей мере спорно. В искусстве тоже есть объективные критерии...

- То, что я делаю, можно положить на ладонь и взвесить. Крестьянин сеет хлеб и мешки с зерном кладет на весы. И так далее. Теперь ответьте мне, сколько весит очерк вашего коллеги Звонарева "Вехи поиска"? Вот так.

- Но ведь литература и тем более журналистика влияют на человеческое сознание, а значит, это материальная сила...

- Смотря какая литература. Да и потом, чего тут влиять! Нас учит жизнь, а не литература. За время, что мы с вами беседовали до обеда, я настроил семь приборов, а мои товарищи, которые молчали,- вдвое больше. Все это можно положить на весы...

- Договаривайте. Вы хотите сказать, что моя работа, вот эти листки, ничего не весят. Ошибаетесь, Может быть, если мне удастся написать про вас как следует, кто-то захочет работать лучше, по-новому взглянет на вещи... И потом вы же сами говорили:

"О слово печатное - грозный таран!"...