Интерпретаторы

Внезапно проснувшееся любопытство заставило Эгбо подумать, как-то теперь повстречаются Лазарь и Ной. Ему захотелось увидеть воочию эту встречу. Ной весело пошел за ним, хотя — Эгбо мог бы поклясться — вряд ли узнал его. «Чтобы очистить человека, — размышлял Эгбо, — чтобы очистить его до белизны, надо оставить его, как Ноя, мертвым, лишенным жизни и личности чистым листом, на котором кто-то случайно напишет недолговечное слово».

— Ты всегда был такой или это работа Лазаря?

— Сэр?

Сими шутливо ударила его по руке:

— Что ты задаешь ему вопросы, которых он не понимает?

— Да я говорю сам с собой, я бросаю слова, как мячики, в это непробиваемое лицо... теперь я бы даже не мог сказать — лицо отступника. Мы все ошибались, позорно ошибались. В «Пантеоне» нет ни на йоту одухотворенности, иначе бы Кола сразу же раскусил Ноя. Отступничество Ноя не проявление воли, оно просто отказ от бытия, отказ от живой жизни. Он мертв, как луна.

— О чем это ты?

— Ни о чем. Не будь ты людоедкой, из тебя бы вышло что-нибудь в том же роде... — Он выпрыгнул из машины прежде, чем Сими успела его коснуться. Лицо его помрачнело почти мгновенно, и он, волоча ноги, вернулся в машину. Он вспомнил, как однажды назвал отступником деда.

В мастерской из-за мольберта послышался шорох, и он, выжидая, остановился. Наконец белое лицо выглянуло из-за холста. Человек неловко заулыбался.

— Алло!

— Кто вы такой?

— Вы застали меня на месте преступления. Я забрался сюда, чтобы взглянуть на картину. Не терпелось увидеть ее завершение.

Эгбо молча двинулся на человека, подозрительно глядя ему в глаза.

— Вероятно, вы один из друзей Колы. Я Джо Голдер.

— Ах, певец.

— Да. Вы ищете Колу?

— Где он?

— Он только что вышел с человеком из Лагоса. Знаете ли, его дом виден из моего окна, и, когда они вышли, я прокрался сюда, чтобы посмотреть. По правде говоря, я делаю так все время, только, прошу вас, не доносите Коле!

— Пожалуй, у вас есть чему поучиться. Кажется, я единственный человек на свете, всерьез уважающий этого художника.

Джо Голдер по-детски радостно рассмеялся, почуяв в Эгбо собрата-заговорщика.

— Я думаю, что угадал, кто вы на полотне. Правда, я сразу узнал вас. Что вы думаете о последнем персонаже?

Эгбо отвел глаза от собственного, властно влекущего образа на чудовищном полотне. Подобная радуге фигура подымалась не из сухой могилы, но из первозданного газообразного хаоса над водой, обнаженная и светящаяся. Это был Лазарь, новое измерение в конклаве богов.

Эгбо медленно покачал головой, словно желая прочистить мозги.

— Я в замешательстве, — признался он.

— Отчего?

— Не могу принять эту точку зрения. Он придал началу черты воскрешения. Это сверхоптимистический взгляд на течение времени.

— Мне кажется, это очень точно.

— А мне не кажется.

— Но это работает. Чего еще можно требовать?

— Талант моего друга сомнителен. Только взгляните, что он сделал из меня, например, — кровожадный маньяк, сбежавший из зверинца со строгим режимом. Неужели же это я? Или Огун, которого я должен воплощать?

— А что тут дурного?

— А то, что это бездарное искажение сути. Он взял всего один миф — о том, как Огун в опьянении перестал узнавать своих и в бою истребил собственных воинов. Только это он и изобразил.

— Согласитесь, у художника есть право на выбор.

— Вот с этим-то выбором я и спорю. Даже миг, когда Огун в ужасе оглянулся на содеянное, был бы... По крайней мере, тут есть поэтические возможности. А этот забрызганный кровью злодей — дешевая мелодрама. Кроме того, существует Огун-кузнец. Огун — учредитель ремесел... и из всего на мою долю досталась роль ослепленного кровью головореза!

— Знаете, он был прав. Он всегда говорил, что вы, увидев холст, будете высказываться в этом роде.

— Вам что? Вы — Эринле в стальном шлеме.

— Мне это мало льстит. Я утешаюсь тем, что этот бог на самом деле, быть может, еще отвратительней.

— Я ухожу, — объявил Эгбо. — И я забираю назад своего барана.

— Так этот прекрасный баран — ваш?

— Да. Я купил его, чтобы отметить завершение «Пантеона» и выставку Секони, — ох, я и забыл, что баран не только для этого шута с палитрой.

— Вы собираетесь... его зарезать?

— А что же еще? Не доить же!

Эгбо не понял, отчего Джо Голдер заволновался.

— Вы что, не любите баранины?

— Нет, не то. Убийство. Мысль о крови заставляет меня содрогаться.

Эгбо взглянул на его крепкую голову, на крепкую, ладную мускулистую фигуру и не поверил его словам.

— Это правда. Я не выношу крови.

Эгбо вышел из мастерской, пожимая плечами.

— Где Ной? - спросил он Сими.

— Он пошел за тобой. Мне показалось, что он направился в мастерскую.

— Ну и черт с ним. Поехали.

Когда Эгбо сердился, она всегда поглаживала его по затылку.

— Что тебя там разгневало?

— Да этот безбожный маляр. Ты бы видела, какого монстра он из меня сделал.

— Так ты видел? А какова я?

— Ты? Ах, ты. Я не заметил, есть ли ты на этой проклятой картине.

Эгбо бешено гнал машину. Ной и Джо Голдер остались в мастерской.

17