Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11

Когда Сталин установил контроль над политической и экономической системой Советского Союза, представления Пальчинского столкнулись с еще большими препятствиями. Пальчинский любил говорить, что хороший инженер не может творить чудеса, но может лишь извлечь максимум в пределах возможного [57]. Сталин же, в противоположность этому, развязал идеологическую кампанию за экономическое развитие, которая ставила фантастически оторванные от реальности цели, требовавшие сверхчеловеческих усилий. Поклонник гигантских электростанций, впечатлявшийся их размерами и революционным символизмом, он настаивал на их насаждении вне всякой связи с местными условиями, которым Пальчинский придавал такое важное значение. Сталин вообще требовал, чтобы промышленные сооружения были громадных размеров, лучше всего — самыми громадными в мире, проводя промышленную политику, которую западные наблюдатели впоследствии охарактеризовали словом «гигантомания». Пальчинский же утверждал, что размер сам по себе достоинством не является [58]. Сталин весьма охотно шел на то, чтобы вытеснять малообразованных крестьян из деревни и бросать их в новые отрасли промышленности, к работе в которых они не были подготовлены. Результатами были — высокий уровень промышленного травматизма и низкокачественная продукция, наглядно описанные в относящихся к тому периоду воспоминаниях [59]. Переселенные работники были лишены адекватных жилищных условий, особенно в холодное время года. Высокий уровень их смертности от переохлаждения и прочих атмосферных условий, а также от болезней был для Сталина вполне приемлемой издержкой, для Пальчинского же — свидетельством неразумности, неэффективности и несправедливости.

В то время как Пальчинский призывал к умеренности, заявляя: «Мы не волшебники, мы не можем сделать все, что угодно», Сталин утверждал: «Нет крепостей, которые большевики не могут взять приступом» [60]. И, в то время как Пальчинский считал, что важнейшую роль в индустриализации играет человеческий фактор, Сталин подчеркивал, что техника решает все! [61]. Есть поистине глубокая ирония в том, что профессиональный инженер призывал к тому, чтобы уделять человеческим потребностям больше внимания, чем технике, тогда как глава партии ставил технику превыше всего остального.

Конфликт между позициями этих двух людей имел своим главным источником то недоверие, которое испытывал Сталин к специалистам, получившим образование в дореволюционный период. В свое время Сталин участвовал в работе комиссии по расследованию имевших место сразу же после революции забастовок среди университетских преподавателей, а также инженеров, и он стал рассматривать представителей технической интеллигенции как потенциальных саботажников [62]. В глазах Сталина Пальчинский не только имел отличное от его собственного мнение по поводу того, каким образом следует осуществлять индустриализацию СССР, но еще и вынашивал опасные и далеко идущие замыслы. Пальчинский призывал инженеров играть активную роль в политике; что же касается Сталина, то его мнение на этот счет прозвучало в интервью, взятом у него в 1934 году Гербертом Уэллсом: «Инженер, организатор производства, работает не так, как ему хотелось бы, но так, как ему приказывают… Не следует думать, что техническая интеллигенция может играть независимую роль» [63].

О гордости, с которой относился Пальчинский к профессии инженера, и о том, какую высокую роль он отводил науке и технике, свидетельствует хранящийся в его архиве черновик письма, датированный 5 декабря 1926 года. В письме, предназначавшемся, по всей видимости, Алексею Ивановичу Рыкову (тогдашнему премьер-министру Советского Союза), Пальчинский утверждал, что наука и техника являются более важными факторами формирования общества, чем сама коммунистическая идеология. Нынешнее столетие, писал он, представляет собой не эпоху интернационального коммунизма, но эпоху интернациональной техники.

Не Коминтерн, а «Техинтерн» — вот что нам следует признать. Друзья Пальчинского с полным на то основанием убедили его не отправлять это письмо [64].