Интерлюдия Томаса

Рафаэль смотрит на Бу и дёргает хвостом, счастливый от того, что не нужно делиться своей порцией с собакой-призраком. Все собаки видят задержавшиеся души; они не занимаются самообманом об истинной природе мира, как делает большинство людей.

– Случилось что-то необычное? – спрашиваю я Аннамарию.

– Разве не постоянно происходит что-то необычное?

– У тебя не было... не было каких-либо посетителей?

– Только ты. Хочешь яблоко, Томми?

– Нет, мэм. Я думаю, что ты здесь в опасности.

– Из множества людей, которые хотят меня убить, нет никого в «Уголке Гармонии».

– Как ты можешь быть в этом уверена?

Она пожимает плечами.

– Никто здесь не знает, кто я.

– Даже я не знаю, кто ты такая.

– Правда? – она даёт очередную дольку яблока Рафаэлю.

– Меня не будет некоторое время в соседнем доме.

– Хорошо.

– На случай, если будешь мне кричать.

Это её позабавило.

– Почему это я должна кричать? Я никогда этого не делала.

– Никогда за всю жизнь?

– Человек кричит, когда пугается или его пугают.

– Ты сказала, люди хотят тебя убить.

– Но я не боюсь их. Делай то, что должен. Со мной всё будет в порядке.

– Возможно, ты должна пойти со мной.

– Куда ты собираешься?

– Сюда и туда.

– Я уже здесь, и я была там.

Я смотрю на Рафаэля. Рафаэль смотрит на Бу. Бу смотрит на меня.

– Мэм, ты спрашивала, умру ли я за тебя, и я ответил «да».

– Это было очень милосердно с твоей стороны. Но ты не собираешься умирать за меня сегодняшней ночью. Не будь таким поспешным.

Когда-то я считал, что в Пико Мундо больше, чем везде, эксцентричных людей. Немного попутешествовав, теперь я знаю, что эксцентричность – общая черта человечества.

– Мэм, спать может быть опасно.

– Тогда я не буду спать.

– Принести тебе немного чёрного кофе из закусочной?

– Зачем?

– Чтобы помочь тебе бодрствовать.

– Я полагаю, что ты спишь, когда тебе нужно. Но видишь ли, молодой человек, я сплю только тогда, когда хочу.

– Как это работает?

– Превосходно.

– Не хочешь узнать, почему может быть опасно спать?

– Потому что я могу упасть с кровати? Томми, я верю, что твоё предостережение не бессмысленное, и я продолжу бодрствовать. А теперь иди и делай всё, что должен.

– Я собираюсь повынюхивать здесь вокруг.

– Так вынюхивай, вынюхивай, – говорит она, делая прогоняющее движение.

Я удаляюсь из её домика и закрываю за собой дверь.

Бу уже идёт в сторону закусочной. Я следую за ним.

Он постепенно исчезает, как испаряется туман.

Я не знаю, куда он девается, когда дематериализуется. Возможно, призрак собаки может путешествовать на Другую Сторону и обратно, когда пожелает. Я никогда не изучал теологию.

Для последнего дня января вдоль центрального побережья ночь достаточно спокойная. И тихая. Воздух приятно слегка пахнет морем. Тем не менее, моё чувство грядущей опасности настолько велико, что я не удивлюсь, если земля под ногами разверзнется и проглотит меня.

Вокруг вывески на крыше закусочной летают ночные бабочки. Их природный цвет, должно быть, белый, потому что они стали полностью голубыми или красными в зависимости от того, какой неон ближе к ним. Летучие мыши, тёмные и неизменные, непрерывно кружат, поедая светящийся рой.

Я не во всём вижу знаки и знамения. Однако, прожорливые и пока что безмолвные летучие грызуны пугают меня, и я решаю не заглядывать сразу в закусочную, как намеревался.

«Ягуар» из станции техобслуживания за тремя восемнадцатиколёсниками исчез. Механик подметает пол гаража.

У открытых ворот я говорю: «Доброе утро, сэр», так бодро, как будто великолепный розовый рассвет уже окрасил небо, а хоры певчих птиц прославляют дар жизни.

Когда он отрывается от своей работы с метлой, настаёт момент из «Призрака оперы»[18]. Ужасный шрам тянется от его левого уха, через верхнюю губу, сквозь нижнюю губу к правой стороне подбородка. Что бы ни было причиной этой раны, выглядит она так, как будто была зашита не врачом, а рыбаком с помощью крючка и мотка лески.

Не показывая чувства неловкости по поводу своей наружности, он говорит: «Привет, сынок» и одаривает меня ухмылкой, какую мог бы выдать восставший Дракула.

– Ты встал даже раньше, чем Уолли и Ванда подумали о том, чтобы пойти в кровать.

– Уолли и Ванда?

– О, извини. Наши опоссумы. Некоторые говорят, что они просто большие уродливые красноглазые крысы. Но сумчатые – это не крысы. И уродством они называют красоту – ведь у каждого красота своя. Что ты думаешь об опоссумах?

– Живут и пусть живут.

– Я забочусь о том, чтобы Уолли и Ванда получали помои из закусочной каждую ночь без исключения. Это их толстит. Но у них тяжёлая жизнь, с пумами, рыжими рысями и стаями койотов, которые едят опоссумов. Ты не считаешь, что у опоссумов тяжёлая жизнь?

– Ну, по меньшей мере, сэр, у Уолли есть Ванда, а у неё – Уолли.

Внезапно его голубые глаза наполняются слезами, а обезображенные губы дрожат, как будто он близок к тому, чтобы разрыдаться от любви между опоссумами.

На вид ему около сорока лет, однако, волосы тёмно-серые. Несмотря на ужасный шрам, у него есть черты добродушия, говорящие о том, что с детьми он обращается так же хорошо, как и с животными.