Интеллидженсер

Для большинства людей адюльтер — это разновидность надувательства, однако, согласно уникальному кодексу чести Роберта Поули в играх страсти, самой низкой формой надувательства была плата за секс, а соблазнение чужой жены — самой благородной формой успеха. Белокурая юная жена стекольщика была его последней славной победой, хотя отнюдь не славнейшей.

В былые годы, когда Фрэнсис Уолсингем был еще жив, Поули уложил в постель дочку великого мастера шпионажа, замужем тогда за всеми любимым поэтом сэром Филипом Сиднеем. Ныне бывшая леди Сидней состояла в браке с графом Эссексом и на радость Поули все еще питала к нему слабость. Теперь он прикинул, что следует поскорее устроить свидание с ней. И, пожалуй, есть смысл наконец признаться в этом Сесилю. Без сомнения, его наниматель будет доволен, что он спит с супругой его врага.

С другой стороны, величайшую неудачу в играх страсти Роберт Поули потерпел с Марией, королевой Шотландии. В последние годы ее жизни, когда она находилась в заключении в замке Татбери, его отправили туда выдать себя за ее сторонника, за тайного католика, готового устроить безопасную отправку ее писем и доставку ответов. Он встречался с королевой, когда она каталась верхом по татберийскому парку, и вскоре убедился, что ее репутация опасной соблазнительницы меньше всего соответствует истине. Печальная и богобоязненная женщина писала десятки любовных писем мужу, с которым больше уже никогда не свиделась. Порой она плакала от благодарности на плече Поули, когда он заверял ее, что письма достигнут адресата. Это была ложь, но достойная. Его растрогала глубина и верность ее любви, и он быстро отказался от мысли стать ее последним любовником, как ему поручили. Немезида секретной службы Уолсингема, вдохновительница католических заговорщиков на всех Британских островах и по всей Европе была просто одинокой стареющей женщиной, тоскующей по мужу. Свободу ей не обрести никогда, но Поули надеялся, что благодаря его лживым заверениям она хотя бы упокоится в мире.

Проводя эти часы с Марией, Поули узнал кое-что и о себе. Пусть предательство было источником его хлеба насущного и высшей формой наслаждения, но когда оно касалось тех, кого он уважал, он терял к нему интерес. И более того: ему хотелось помочь всякому, кто запутывался в паутине придворных интриг. Случалось это нечасто и ни разу со времени Марии, однако известие о ловушке, в которую угодил Кит Марло, пробудило давно уснувшую часть его души. Ему нравился обаятельный драматург, его восхищала бесшабашность, с какой тот бросал вызов всем глупостям, правящим их родиной.

Застегнув полотняную рубашку, он поцеловал Еву на прощание.

Возле опустевшей арены для травли медведей Поули в лунном луче увидел Терезу Рамирес, пышнотелую девушку с волосами цвета воронова крыла. Горничная в доме Эссекса, Тереза принадлежала к самым ценным осведомительницам Поули.

— Привет, Роб, — сказала она, протягивая руку ладонью вверх.

Поули порылся в кармане.

— Надеюсь, оно того стоит? — сказал он, достав шиллинг.

Тереза кивнула.

— Не знаю точно, чем Кит Марло сейчас…

Поули отправил монету обратно в карман.

— Но я знаю, что Фелиппес платит ему, чтобы он навел справки об одной торговой компании. Как ее…

— Левантийская компания? Марокко? «Московия»?

— Во-во! «Московия». Фелиппес подозревает какую-то контрабанду.

— И кто замешан? Он сказал?

— Нет, но завтра он будет в Эссекс-Хаусе. Я там покручусь.

— Отлично, — сказал Поули, протягивая ей шиллинг. — Встреть меня в полдень.

Тереза неторопливо удалилась, а Поули уставился на Темзу, обдумывая услышанное. Видимо, в Московской компании один из купцов или придворных, а возможно, и несколько что-то мухлюют, и Марло, возможно, вот-вот узнает, что именно. Чем не причина для плаката «Тамерлана», подумал Поули. Марло вот-вот узнает правду, и этот контрабандист или контрабандисты намерены его убрать. Ну, у них ничего не выйдет, я об этом позабочусь.

17

СЕНТ-ДЖЕЙМС, ЛОНДОН — 9 ЧАСОВ 40 МИНУТ ВЕЧЕРА, НАШИ ДНИ

— Сурина, как он? — спросил де Толомеи. Он лежал на цветастом диване в своем номере в «Ритце», прижимая к уху мобильник.

— Немного прибавил в весе, синьор. Его раны тоже хорошо заживают. Доктор говорит, он может очнуться в любой день, но…

— Что такое?

— У него случаются эти… спазмы. Я… ну, я держала его руку, и она… она задергалась. Несколько раз.

— Он провел годы в страшной тюрьме, Сурина. Его среди многого другого пытали электрическим током.

— Могу я… э… спросить…

— Нет, Сурина, он не преступник. Его родина предала его.

— О!

— Но как вы сами?

— Прекрасно, синьор. Я никогда не жила возле моря… здесь так красиво. И… и он мне тоже нравится, синьор. Каждый вечер я молюсь о нем.

— Прекрасно. Я скоро увижу вас обоих. — Де Толомеи умолк, подыскивая слова. — Кстати, Сурина…

— Что, синьор?

— Если вы… захотите, так я записал вас к хирургу-косметологу в Париже. Одному из лучших в мире.

Она помолчала, почти не дыша.

— Я… я не знаю, что сказать. Я… — Голос у нее надломился, но она договорила: — Да, я… я хочу. Очень.