Интеграл похож на саксофон

Мой отец понимал, что он держит нас, что злосчастную бумажку «о материальных претензиях» все равно надо будет каким-то образом подписать и заверить, но преодолеть себя не мог. Он очень переживал, замкнулся, целыми днями молчал. На нервной почве у него начали трястись руки, расстроилась щитовидная железа. Он очень похудел, потерял 16 килограммов, стал похожим на скелет. Пришлось ложиться в больницу. Я ездил к нему на трамвае по направлению к порту, по проспекту Римского-Корсакова, Газа, к корпусам за Обводным каналом.

Оська примчался к нам домой на проспект Славы рано утром. Лицо его сияло. «Я все устроил, — сказал он, — с тебя большой букет, бутылка лучшего коньяка и коробка конфет „Птичье молоко“». Конфеты «Птичье молоко» были ранним прорывом в советском маркетинге. Само название говорило о небывальщине. Птицы не дают молока. С яйцами у них проблем нет, а с молоком есть, кроме — правильно, конфет «Птичье молоко»! (Всеобщий смех, оживление).

Конфеты выпускали малыми партиями и до широкой продажи они не доходили. Обладание коробкой «Птичьего молока» было символом социального статуса, свидетельством хороших связей. Драгоценную коробку добыла женская мафия через знакомых в валютном магазине «Березка».

Оське удалось провести блестящую разведывательную операцию, выйти на управляющую делами в жилконторе родителей и договориться на частный прием в нерабочие часы. Более того в обмен на цветы, коньяк и «Птичье молоко» управделами гарантировала полную тайну.

С этим известием я и поехал в больницу к отцу. Он воспринял новость с видимым облегчением и тут же согласился подписать. Эту подпись я не забуду до конца своих дней. Рука отца тряслась, подпись ему не удавалась. Эти закорючки я повез к Оське на встречу.

В назначенный день и час мы постучали в заветную дверь. Управделами оказалась молодой энергичной и решительной дамой, которая мгновенно заверила отцовские каракули, шлепнула печать, быстрым движением смела наши подношения в ящик стола и протянула на прощание руку. Я почувствовал, как передо мной открываются врата новой жизни.

По тогдашним правилам квартиру можно было продать только своему кооперативу, по той же цене, за которую купил. На первый взнос деньги (1800 рублей) мне давали родители, теперь я мог их вернуть. За прошедшие 5 лет накопились взносы по рассрочке, кооператив их нам выплатил. Нет денег — проблема, есть деньги — тоже проблема. Деньги надо было отоварить, товары везти с собой либо отправлять тайным путем. Я вспомнил предложение Юргена, уверявшего, что он может вывезти слона.

Ленинградские евреи, по моим наблюдениям, делились тогда на две категории. Первая постоянно и повсеместно обсуждала вопрос: ехать или нет. Приводились сотни доводов «за» и «против». Эти доводы, прозвучав, растворялись в воздухе, так никого и не убеждая.

Мой шапочный приятель Володя Г. каждый раз, останавливая меня на Невском, хватал за пуговицу, заглядывал в глаза и спрашивал: «Как ты думаешь, мне стоит ехать?» В один из недавних приездов в Питер я снова встретил Володю на Невском. За прошедшие тридцать с лишним лет он немного съежился, обвис, но при встрече глаза его загорелись былым огнем. Взяв меня за пуговицу, он заглянул мне в глаза и произнес: «Как ты думаешь, мне стоит ехать?» Я понял, что его воображаемый отъезд — это перманентная мечта, сказка, без которой ему было бы трудно; надежда, без которой невозможно жить. Мысль о том, что можно все тут бросить к черту, укатить за горы и моря в поисках приключений, вызывала у Володи учащенный пульс, чувство близкой опасности, от которой в груди спирало дыхание. После этого обсуждения он ехал домой на Петроградскую, в квартиру, знакомую с рождения, внутренне успокаиваясь от мысли, что сейчас сделает себе яичницу или поставит что-нибудь из Билла Эванса.

Мы были во второй категории, поскольку первый вопрос у нас был решен. Теперь мы осуждали вопрос № 2: что везти? Из советской политэкономии, тогда обязательной для всех, в голове засела дурацкая формула «деньги — товар — деньги». Это было про нас: деньги не сопрягались с другими деньгами, между ними неизбежно вставал товар.

Товарные артикулы, рожденные родной социалистической экономикой, я изучал невольно и давно. Бо́льшую часть дня на гастролях в незнакомом городе музыканты проводили, слоняясь по магазинам в надежде найти что-нибудь, случайно попавшее туда по недоразумению. Теплые кожаные перчатки в раскаленной от летнего зноя Ялте или, наоборот, югославский купальник в промерзших насквозь Чебоксарах. Ясно было — советская промышленность производит кучу бесполезных и ненужных вещей, во всяком случае бесполезных и ненужных за границей.

На самом деле все оказалось не совсем так. В универмаге по соседству с моим домом на проспекте Славы в отделе тканей я купил большой кусок полосатой матрасной ткани. На швейной машинке, одолженной у соседки с 12-го этажа, я сшил из нее какие-то мешки для бьющихся предметов. Только после нескольких лет жизни за границей я оценил качество этого хлопка без примеси синтетики, гибкость его толстых нитей.