Инсургент

Этой ночью мне снится, что я в поле и встречаю ворон, на земле их целая стая. Пристрелив пару из них, я внезапно осознаю, что они сидят на каком-то человеке и клюют его одежду — серую, как носят в Отречении. Вороны взлетают без предупреждения, и я вижу, что этот человек — Уилл.

Потом я просыпаюсь.

Поворачиваюсь лицом к подушке и, вместо его имени, из меня вырываются рыдания, сотрясающие мое тело на матрасе. Я снова ощущаю в себе горюющего монстра, корчащегося в пустом пространстве, где ранее находились мои сердце и желудок.

Я задыхаюсь, прижимая обе ладони к груди. Теперь чудовищное существо сжало своими когтистыми лапам мое горло, не давая дышать. Я сгибаюсь и кладу голову между коленями, глубоко вдыхаю, пока душащее чувство не покидает меня.

Несмотря на теплый воздух, я дрожу. Встаю с кровати и ползу по коридору к комнате Тобиаса. Мои босые ноги практически светятся в темноте. Когда я открываю его дверь, она скрипит достаточно громко, чтобы разбудит его. Секунду он смотрит на меня.

— Иди сюда, — говорит он, все еще полусонный. Он пододвигается, чтобы освободить место.

Я должна была подумать об этом. Я сплю в длинной футболке одного из Дружелюбных, одолживших ее мне. Она еле прикрывает мои бедра, и мне не пришло в голову надеть шорты, прежде чем прийти сюда. Глаза Тобиаса скользят по моим обнаженным ногам, заставляя мое лицо покраснеть. Я ложусь лицом к нему.

— Кошмар? — спрашивает он.

Я киваю.

— Что случилось?

Я мотаю головой. Я не могу сказать, что у меня кошмары о Уилле, ведь тогда мне придется объяснять их причину. Что он подумает обо мне, если узнает, что я сделала? Как он посмотрит на меня?

Он дотрагивается до моей щеки, медленно проводя пальцем по моей скуле.

— Мы вместе, так? — говорит он. — Ты и я. Хорошо?

В груди у меня болит, но я киваю.

— Кругом кавардак, — его шепот щекочет мне щеку. — Но мы вместе.

— Тобиас, — говорю я. Но все, что я хотела сказать, теряется где-то у меня в голове, и я прижимаюсь губами к его губам, потому что знаю, что поцелуи с ним отвлекут меня от всего плохого.

Он отвечает на поцелуй. Проводит руками по моим щекам, затем спускается по моим бокам к талии, проводит по изгибу бедер и скользит на мои обнаженные ноги, заставляя меня дрожать. Я прижимаюсь ближе и обнимаю его ногами. Моя голова гудит от волнения, но остальная часть меня, кажется, знает, что делает, потому что все пульсирует в одном ритме, все хочет одного: бежать от самой себя и стать частью его.

Его губы двигаются вместе с моими, а рука скользит к краю моей футболки, и я не останавливаю его, хотя знаю, что должна. Вместо этого я слабо выдыхаю, и мои щеки краснеют от смущения. Либо он не слышит меня, либо просто не хочет слышать, потому что он прижимает свою ладонь к пояснице, притягивая ближе. Его пальцы медленно перемещаются по моей спине, исследуя позвоночник. Моя футболка поднимается вверх, и я не опускаю ее назад, даже когда чувствую холодный воздух на животе.

Он целует мою шею, и я хватаю его за плечо, чтобы успокоить себя, сжимая его рубашку в кулаке. Его рука достигает верхней части моей спины и касается шеи. Моя футболка закручивается вокруг его руки, и наши поцелуи становятся отчаянными. Я знаю, что мои руки дрожат от нервной энергии внутри меня, поэтому я усиливаю свою хватку на его плече, чтобы он не заметил.

А затем его пальцы задевают повязку на моем плече, и я чувствую боль. Она не такая острая, как раньше, но все же возвращает меня к реальности. Я не могу быть с ним в этом смысле, если одна из причин моего желания — отвлечься от горя.

Я отстраняюсь и опускаю край футболки так, что она снова меня прикрывает. В течение секунды мы просто лежим, мое тяжелое дыхание нельзя отличить от его. Я не собиралась плакать — сейчас не лучшее время для слез, надо остановиться, но я не могу успокоиться, сколько бы раз не моргала.

— Прости, — произношу я.

Тобиас говорит почти строго:

— Не извиняйся, — он вытирает слезы с моих щек.

Я знаю, что похожа на птичку, худенькая и маленькая, хрупкая и прямая, как будто созданная специально для полетов. Но когда он касается меня, словно не смея убрать руку, я не хочу быть другой.

— Дело не в комплексах, — мой голос дрожит. — Я просто чувствую себя так… — я качаю головой.

— Это неправильно, — говорит он. — Неважно, что твои родители в лучшем месте. Если они не здесь с тобой, это неправильно, Трис. Этого не должно было случиться. Этого не должно было случиться с тобой. И тот, кто говорит тебе, что это нормально… Он лжет.

Рыдание проходит через мое тело снова, и он обнимает меня так крепко, что я едва могу дышать, но это не важно. Мой полный достоинства плач сменяется истерическим рыданием: рот открыт, лицо искажено, и из горла вырываются звуки умирающего зверя. Если это продолжится, я сломаюсь, и, возможно, это даже к лучшему — рассыпаться на куски и перестать бороться.

Тобиас молчит в течение длительного времени, пока я не успокаиваюсь.

— Спи, — говорит он. — Я буду бороться с плохими снами, если они придут к тебе.

— Как?

— Голыми руками, конечно.