Инструкция по раздеванию панночки

Иннокентий моргнул и посмотрел в окно. Его обуревали мысли кинуться туда и бежать, бежать, бежать до самой Канадской Границы, если таковая действительно существовала. А затем бежать еще дальше — до какой-нибудь окаянной Астралии или Океании и зарыться там головой в песок, как самый что ни на есть настоящий страус.

— Инноке-е-е-ентий, — гулкое эхо заполнило его голову, громыхая там яростным набатом. — Сдерите же с меня последнюю вещицу! Будьте мужчиной, Иннокентий! Инноке-ентий…

Соколенко повернулся к панночке, бормоча что-то совсем невразумительное:

— Снимать, не снимать. Должно, задолжно! Снимать, не снимать. Снимать…

— Ах, бедненький. Совсем, плохой. Так и быть, я сама тогда.

Тут Лизаветта встала пред ним, расстегивая пуговки на рубашке. Выглянула полосочка кожи чуть ниже шеи, еще… синяя лента бюстгальтера, изгиб животика. Р-раз! — панночка сдернула назад сорочку, обнажилась чуть ли не вся — только лифчик, шорты и сапоги. Д-два! — взвизгнула молния на шортах, и с легким шелестом те скользнули на пол. Тр-ри! — упал, кружась, бюстгальтер. ЧЕ-ТЫ-РЕ!!! — Лизаветта ловким движением сняла трусики и повесила их на ухо окаменевшему, будто атлант (из тех, что на Четвертой Подколпачной балкону держат), Иннокентию.

— Ах, чуть не забыла, — дивчина вытащила заколку, и волосы, гладя и лаская, заструились по ее телу. — Иннокентий? Инноке-ентий? Иннокентий, вы живы?

Иннокентий — с похожими на блюдца глазами и десятибалльным дрожанием во всех конечностях — вышел из университета и рухнул на ступеньки.

— Ну? — примчался демоненок. — Иннокентий Пантелеймоныч, видели?

Тот посмотрел на летуна — так, будто в первый раз в жизни увидел… и вдруг зарыдал.

— Душа моя, вы чего?

Но Иннокентий только отмахнулся и продолжил истошно плакать.

— Совсем худо?

— Ыыы! — послышалось нечленораздельное между всхлипами.

— Дед мой Сатана, неужто… — демоненок заозирался, — мужчина?

— Н-неееееет! — ревя, точно юная девица, ответствовал Иннокентий.

— Так что тогда? Что там было?

— Э-это б-было, — с трудом выдавил Иннокентий, — п-прекрасно!

И продолжил рыдать в три ручья.