Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

В 1869 годуя вышла из института, вышла живой, веселой, шаловливой девушкой, хрупкой с виду, но здоровой духовно и физически, не заморенной затворничеством, в котором провела шесть лет, но с знанием жизни и людей только по романам и повестям, которые читала...

В. Н. Фигнер. Запечатленный труд. Воспоминания. Т. 1.

М., 1964. С. 78-88, 92.

М.М.Воропанова

Институтские воспоминания

...Хотя жизнь моя в Киевском институте ушла уже в прошедшее, но некоторые стороны институтской жизни остались у меня живы в памяти; я довольно ясно себе представляю ту духовную атмосферу, в которой я росла и воспитывалась. Некоторые лица, близко стоявшие ко мне, врезались в моей памяти своими хорошими и дурными сторонами.

Киевский институт благородных девиц

Особенность прежних женских институтов главным образом состояла в том, что дети, поступившие туда, действительно отрывались от семьи и разрывали с нею, и это была одна из самых грустных сторон нашей жизни. Нас отпускали только на каникулы; но Рождество и Пасху мы сидели в институтах; посещение нас родными обставлено было разными формальностями. Многие из моих подруг и я жили в семье далеко от института. Меня, например, привезли из Подольской губернии, за 300 верст. При первобытных тогда путях сообщения нечего и думать было часто навещать детей. Оставались каникулы, которые были самыми светлыми днями в нашей институтской жизни. Не будь этих отрадных дней в нашей жизни, наших путешествий среди чудной южной природы, у многих из нас убита была бы живая душа и уничтожена сердечная теплота, угасла бы любовь к природе, которая поддерживалась в особенности нашими путешествиями, хотя обставленными крайне неудобно, но имевшими такие типичные особенности, что до сих пор они составляют одну из самых ярких страниц в моих воспоминаниях. <...>

Благодаря этим путешествиям и жизни летом в тихом провинциальном городке, раскинувшемся живописно по берегу Днестра, у нас с сестрой не пропала любовь к природе и вечно тлел этот огонек.

Но беда была тем, кто жил безвыездно в институте. Зимой приходилось все время сидеть среди четырех стен; правда, весной нас отпускали в прекрасный институтский сад, но эти прогулки были обставлены так, что мы свободно не могли предаваться радостям и шалостям детской беззаботной жизни. Мы не играли в саду, не бегали, большей частью чинно гуляли, вечно опасаясь провиниться в чем-нибудь перед нашей классной дамой.

Чтобы дать некоторое наглядное представление о том, как мы жили в институте, что делали, как учились и воспитывались, какие впечатления нас встречали при первых шагах нашего поступления, нарисую несколько более памятных картин из нашей жизни.

Когда меня привезли в институт, провели через красивый вымощенный двор, мимо находящейся посредине беседки, так называемой bosquet, когда передо мной раскрылась массивная и громадная дверь и возле нее добродушно улыбался и с любопытством осматривал меня наш вечный швейцар Илья, я почувствовала с жгучей болью, что для меня нет больше возврата к моему родному гнезду и что какая-то ужасно крепкая и непреодолимая стена отделяет меня от него. Я почувствовала, что ни слезы, ни жалобы мне не помогут и что я больше не принадлежу своей старушке тетке, которая тоже сразу впала в грусть и в смущение.

Не помню, как я очутилась в апартаментах начальницы, в ее обширной комнате, в которой стояли раскрытые пяльцы и диван со стульями. Помню, как начальница вышла скоро к нам. Вероятно, я очень была сконфужена и смущена, потому что, тихо разговаривая с теткой, она постоянно на меня ласково взглядывала и несколько раз приласкала.

Такая маленькая, не бойтесь, charmante enfant[107], — долетало до моего слуха. — Будьте покойны, все пойдет хорошо; надеюсь, ничем не огорчим родителей, — утешала добрая начальница мою старушку тетку.

Мне не пришлось долго быть у начальницы. Документы были все раньше присланы, и аудиенция скоро кончилась. Острый момент прошел благополучно и не особенно запечатлелся. Я робко попрощалась с теткой, глотая слезы, и вместе с пепиньеркой пошла в класс.

Маленькая, подвижная пепиньерка взяла меня за руку. Она была одета в серое платье с кисейной с гофрированными оборками пелеринкой, сколотой цветным бантом, и в изящном шелковом переднике с кокетливо сделанными карманами. Своими более изящными костюмами пепиньерка выделялась среди институток и пользовалась всеобщим обожанием маленьких. Пепиньерка своей воздушной легкой походкой увлекла меня наверх в класс, открыла дверь и, сделав реверанс даме, сказала:

Voila une nouvelle m-elle![108]

Пока шла в класс, я со страхом думала: «Там, наверное, страшнее, чем у начальницы. Кого увижу там? Как меня встретят? Сумею ли я отвечать, как следует? Что-то будет?..»