Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Эта-то аллея и привлекала наше внимание. Каждая воспитанница, не считавшая себя трусихой или не желавшая, чтобы ее считали такою подруги, ставила себе долгом заглянуть хоть раз в аллею. Улучив удобную минуту, она пробиралась туда украдкой, с замирающим сердцем проходила ее до конца и заглядывала в щели забора. Но вообще толпились около нее постоянно, заглядывали с любопытством, но ходили туда редко: длинная аллея была темна, мрачна и выходила на пустырь; в ней не было ничего интересного, кроме риска и легенды о красной рубашке, и забегали в нее только отчаянные от скуки или из озорства.

Летом нас выводили в сад и в учебное время после обеда; мы захватывали с собой книги и тетради и готовили там уроки.

Время от времени на одной из садовых дорожек появлялась бесцветная, некрасивая, как-то неестественно выгнутая назад фигура Аграфены Петровны, жеманно выступавшей неслышными, словно крадущимися шагами, и вырастала перед глазами воспитанниц, приютившихся в каком-нибудь тенистом уголке. Большими тусклыми глазами она зорко вглядывалась в воспитанниц и, так же неестественно выгибаясь и жеманно передвигая ногами, шла далее. <...>

Гораздо большее значение, чем maman и инспектриса, имели для нас классные дамы вообще и главным образом наша.

Подбор классных дам был неудачен. Это были, за очень немногими исключениями, старые девы, давно оторванные от семьи, не знавшие ласки, не понимавшие детей, иссушенные и озлобленные мелочной борьбой и делом, требующим постоянного напряжения сил, обезличенные суровой дисциплиной и притом невежественные. Общий склад жизни, отсутствие умственных интересов и теплых привязанностей клали на самую их наружность и манеры отпечаток тупости и грубости, переходивших в льстивость перед начальницею. Одна напоминала грубую неряшливую няньку, другая — сытую самодовольную экономку, третья — солдата в юбке <...>. Была только одна молодая, беленькая, розовая и недурненькая немка, но у этой один глаз был не то крив, не то меньше другого. Ее, между прочим, терпеть не могли воспитанницы и некоторые классные дамы, не без основания подозревая, что тихая и корректная немочка обо всем доносит и наговаривает на всех maman.

Классные дамы жили небольшими кружками по две и по три, непрерывно враждовавшими между собою тайно и явно, и вечно следили друг за другом и за другими классами. Враждебны были и отношения между французской и немецкой дамой одного и того же класса; каждая из них старалась привлечь на свою сторону воспитанниц и вооружить против другой.

Умные и хорошо воспитанные классные дамы были наперечет; к их числу принадлежали и две наших дамы: Екатерина Дмитриевна Боброва — немецкая, и Антонина Александровна Дементьева — французская.

Две дамы, состоявшие при каждом классе, пользовались неодинаковым значением: одна из них была главная и занимала комнату рядом с дортуаром, сообщавшуюся с ним дверью. Она следила за дортуаром, за бельем и платьем воспитанниц и была обязана знать свой класс и все, касающееся воспитанниц. Главной дамою обыкновенно была немецкая — очень часто русская по национальности, хотя в исключительных случаях, когда немецкая дама почему-либо не возбуждала доверия, главной дамою могла быть и французская, как это было, например, в 4-м классе. Французские дамы, между которыми были польки, русские, но никогда не француженки, помещались, так же как инспектриса, в отдельных комнатах в нижнем этаже и как у начальницы, так и у воспитанниц авторитетом не пользовались.

Главной дамой была у нас Боброва. Она отличалась прямым и открытым характером, чрезвычайно дорожила репутацией класса, стояла за него горой и твердо держала бразды своего правления; но большая часть воспитанниц не любила ее за педантичную требовательность в чистоте и порядке и за страшно вспыльчивый нрав. Когда она была не в духе — а это случалось довольно часто, — она начинала придираться ко всем с утра, и угодить ей не было никакой возможности. Лицо ее становилось красным, движения порывистыми, ласковый и приветливый голос звучал резко и раздражительно, и заметно дрожали пальцы рук. Когда в такие дни кончалось ее дежурство, мы вздыхали с облегченным чувством.

Она была хорошею музыкантшей и в свободные дни и вечера нередко играла на принадлежавшем ей рояле, затворившись одна в своей комнате. Немецкий язык она знала прекрасно. <...>